Свет фары выхватывал из тьмы стволы сосен и столбы по обочинам шоссе, рев мотора пробивался через шлем, тело дрожало от встречного ветра, вибрации и адреналина. Нравится эта трасса – по ночам здесь никогда никого нет, а значит я никого и не угроблю. И до дома не далеко – десять километров, и вот он, родной Красноярск.
«Со спортом тебе придется завязывать» – раздался в голове бесстрастный голос врача.
Сжав зубы, я усилием воли отогнал воспоминание и добавил оборотов. Сто шестьдесят километров в час – много это или мало, чтобы сбежать от самого себя? Решив, что все‑таки мало, добавил еще.
Память – страшная вещь: столько лет прошло, и вроде смирился уже, ракетку даже во снах видеть перестал, а все равно накатывает так, что хоть вой. Нужно ускориться еще немного.
Обожаю мотоциклы. Странно – из‑за него жизнь и была спущена в унитаз, но ничего поделать с собой не могу: скорость и адреналин – единственное сочетание, которое делает мою жизнь почти сносной.
«Отлично начал, Иван – четвертый ITF уже!» – всплыли в голове тщетно пытающиеся казаться суровыми слова тренера. – «Вижу: не зазнался, огня не растерял. Так дальше и продолжай. Только завязывал бы ты с экстримом – сам знаешь, сколько ребят сами себя травмами угробили».
«Я аккуратно, Савелий Федорович!» – ответил тренеру мой полный оптимизма голос».
Нужно быстрее!
«Не ной – мужиком будь! Радуйся, что железками в ноге отделался, придурок!» – а вот и голос старшей сестренки Кати. Права – реально легко отделался, но в тот день, когда меня перевели из реанимации в общую палату, и она принесла мне апельсинов, мы с ней страшно поругались.
Быстрее!
«Да ну его, теннис этот! Не наш это спорт, Ванюша, сам посмотри – одни буржуи играют. Ну куда нам? Мы же деревенские», – а вот и голос мамы. – «Ты лучше вот что – напиши письмо «Газпрому», поблагодари за то, что по миру тебя на сборы и турниры возили, глядишь и дальше не забудут. А учиться давай на геолога пойдешь, в «Газпроме» зарплаты хорошие».
Не удержался я тогда, все что в голове было вперемежку со слезами, соплями и бессильной злобой высказал: и про маму, и про основного моего спонсора. Мама‑то меня сразу еще простила, а я себя за те слова – до сих пор нет.
Быстрее!
И отболело уже как будто – давно еще, и с девятнадцати до тридцати лет я жил почти нормально. После «тридцатника» обратно накатывать начало, да так, что по трассе удирать приходится. То ли кризис среднего возраста раньше запланированного пришел, то ли что‑то я неправильно делаю.
«Ванюш, кран капать начал, счетчик мотает – может посмотришь?» – на ста девяноста километрах всегда приходит голос соседки Варвары Петровны. Стеснительный голос, тихий, сочувственный и осторожный: стыдно пенсионерке чужого человека, от которого еще и жена два года назад ушла, о помощи просить, потому я сам к ней пару раз в неделю захожу и предлагаю чего‑нибудь починить, а она за это поит меня душистым чайно‑травяным сбором собственного изготовления под вкуснейшие в мире булочки. Помогает от грустных мыслей даже лучше мотоцикла!
Сто девяносто пять.
«Иван Николаевич, даже не представляете, как сильно изменился Антон! Раньше только и делал что в телефоне сидел, а теперь и учиться нормально начал, и на тренировки чуть ли не вприпрыжку летит! Вот, возьмите пожалуйста, настоящий, французский!».
Что делать безнадежно сломанному тридцатипятилетнему теннисисту? Только тренировать бездарных мажоров за очень неплохие, но не приносящие радости деньги и несколько более приятную репутацию – она позволяет мне без сожалений отказывать совсем невыносимым уродам.
Двести.
«Ваня, я так больше не могу! Задыхаюсь! Прости, но между нами все кончено!».
