Тройка, семерка, туз. Я смотрю на эту комбинацию, и не понимаю, где же мое отражение в этой колоде. Тройка? Но Боже, я приложил столько усилий. Туз? О нет, вряд ли судьба благоволит мне так сильно.
Семерка? Да, она дает надежду – слабую, едва различимую, пустяшную – но я готов броситься на отблески этого пламени, безрассудно, беспамятно, как мотылек, и также ярко сгореть, в надежде увидеть ее сестер, и эти три мнимые семерки мерещатся мне в каждой твоей улыбке. Я делаю свою ставку, я закрываю глаза – и подчиняюсь судьбе. Еще до того, как написаны эти строки, до момента сближения тела марки и души конверта, до зажжения свечи в моей вере я знаю – ты не прочитаешь ни словечка. Что-то фатальное случится обязательно, и разлучит наши сердца. Ты сменишь адрес, ямщик загубит свою лошадь, мое перо дрогнет, или ты замерзнешь от порыва ветра и бросишь стопку писем в камин, не глядя, просто чтобы согреться. Ты не увидишь, как сильно я страдаю – и как бессмысленно сгораю в порывах своей мечты.
Я пишу первые слова, и только гроза и скрип половиц охлаждают мое безумие. Я один в этой комнате, где все принадлежит тебе. Тени от книг, изгиб мягких кресел, потертости на кожаных ремнях моей сумки – мне нечего утаить, я твой, твой без остатка. Без берега, без надежды, без дна – и эта волна тягучей тоски накрывает меня окончательно. Я поднимаю голову, делаю последний отчаянный вздох – и наклеиваю марку.
Теперь, милая, я безудержно ныряю на дно, и вся моя надежда кроется в лучине любви, которая осветит твою горницу, и я зачем-то верю, что ты найдешь хотя бы одну-единственную причину не дать мне утонуть в глубине твоих бирюзовых глаз, когда ты жарко смотришь на меня, а руки твои холодно отталкивают меня прочь – и очередной июнь становится снежным от пуха, и я вновь проживаю бесконечный холодный январь, тщетно наблюдая за твоей гордой осанкой, грациозно гуляющей вдали от меня, раздавленный навеки весом твоей стати, невнимательным взглядом и сиюминутной хандрой.
Мы в одной зале, но разлучены мелодией, ты в объятиях смельчака с медалью, я вальсирую бесчувственную красотку в красном платье, и время против нас. Ты выйдешь замуж за друга своего отца, мне родит сына холодная расчетливая брюнетка – и вечность разведет нас по разным углам своей кельи. И только рыдая поодиночке под треск березового камина мы вспомним о своих чувствах, которых мы испугались в том дождливом июне – и спасовали пред своей мечтой, которая была так близка, и погубили себя, не дождавшись еще одной счастливой карты. Прощай, моя дама, твоя пиковая вуаль бессердечно смеется надо мной, а на дворе уже октябрь , и все отцвело и пожелтело. Я открываю еще одну колоду, но нет никакой надежды, и очередная пассия просто спасает меня от дум и тоски. Тройка, семерка, дождь.
Лунный свет струился на ее руки, и я любовался цветом ее волос. Ярко-рыжие, они блестели как отражение в зеркале моей улыбки – я не мог не улыбаться, рассматривая ее полные губы, которые она нервно покусывала от волнения. Хотя это уже была истома после финиша, а не предвкушение прыжка в вечность. Ее белая кожа поражала своей нежностью, я боялся, что на запястьях останутся следы от моих пальцев. Она встала, и зажгла благовония, дымок начал куриться вокруг нас. Необычный запах плавно окутывал комнату, и я засмотрелся на тлеющую в ночи точку. Другого источника света не было, она погасила лампу. Легла обратно, погладила мои волосы, прижалась к плечу. Я увидел, как она нахмурилась. Морщинка пролегла сквозь лоб, она закрыла глаза. Ей шло серьезное выражение лица.
–Грустно.
–Отчего тебе грустно, моя хорошая?
–Мне кажется, мы скоро расстанемся. Нам мало осталось, сейчас дотлеет вот та палочка – и никто не перевернет наши песочные часы еще раз.
