Больше всех возвращению в свои пятикомнатные хоромы в Москве радовалась Вера Павловна. Конечно, Николай Николаевич выполнял в Иваново-Вознесенском институте важное поручение по просьбе своего старого друга Михаила Фрунзе. Нужно было организовать учебный процесс, подготовить педагогическую литературу, собрать большую институтскую библиотеку. Но Михаил Васильевич скоропостижно скончался во время операции. Даже ходят слухи, что ему помогли уйти из жизни. Но, как бы там ни было, Николай выполнил все с чистой совестью и ни перед кем не имеет никаких обязательств.
Москва нравилась Вере. Здесь всё было величественным: начиная от Кремля с Красной площадью, Большого театра и Третьяковской галереи. Всё пропитано современностью. Москва – это витрина России, витрина СССР.
Да и Николай Николаевич будет иметь больше времени для написания своих научных трудов по педагогике. С работой у него вопросов не возникло. Аблов уже известен как крупный библиограф, а потому ему прямая дорога в Книжную палату.
В их затянувшееся почти на пять лет отсутствие в квартире проживали мама Николая, Надежда Лаврентьевна, и сестра Зоя со своими детьми и детьми ушедшей из жизни сестры Надежды.
Николай был помешан на книгах. Помимо государственных библиотек, он собрал свою частную библиотеку – наверное, одну из крупнейших в стране. Книгами были завалены все комнаты. Домочадцы шутили порой: «Мы едим и спим на книгах», – подтрунивали они над Николаем.
По воскресеньям они всей большой компанией любили прогуляться по Новодевичьему парку. Надежда Лаврентьевна сетовала на то, что власть закрыла все храмы и церкви.
– Зато вместо церкви можно сходить в библиотеку и самообразовываться, – возражал Николай Николаевич.
– На что мне, неграмотной, твоя библиотека? – сетовала мать. – Безбожники…
Возвращались они с прогулки в свой Пологий переулок, мимо здания военной академии имени М. В. Фрунзе.
– Эх, рановато Васильевич ушел, – сетовал Николай. – Хороший был мужик и военачальник знатный.
– А где вы с ним познакомились? – интересовалась Вера Павловна.
– А здесь, в Москве, на Сиреневом бульваре, – ответил Николай. – Да, времена были, – вздохнул он.
Почему-то память вернула его в прошлое. Он вспомнил последнюю встречу с младшим братом Виктором. «Умер я для вас всех»… Николай опять громко вздохнул.
– Да, были времена…
Семён, напоив коня в Медведице, присел на берегу, отпустив своего боевого товарища на луг. Речка неторопливо несла свои хрустальные воды. Да, сколько воды утекло, – подумалось Семёну. И сколько всего произошло в этой жизни и уместилось в тридцать лет…
Ему нравилась и речка, на которой он вырос, и станица Алексеевская: белые мазаные хатки с камышовыми крышами, утопающими в зелени садов. Вдоль речки – непролазные талы, где они с пацанами играли в казаков-разбойников. Нравились ему задушевные казачьи песни – молодые казачки, часто стирая бельё на мостках, заходились в трехголосье:
– Ой-ся, ты ой-ся, ты меня не бойся! – разносились вдоль речки звонкие голоса.
Бегали они сюда в детстве ловить пескаря и вьюнка, приводили коней на водопой. Кони – это особая любовь. Конь для казака – это лучший подарок от Бога, полжизни в седле, это и друг, и кормилец, и спаситель.
Ещё мальцами проводили ночи казачки в ночном у костра. Пока табун нагуливал бока, мальчишки пугали себя разными страшилками: то про гроб на двенадцати колёсиках, то про кровавую руку из ковра, то про змею, которая влюбилась в казака и задушила его в объятиях… Бывало, что кто-то из взрослых выезжал в ночное, тогда они, прижавшись друг к другу, ловили каждое слово в рассказах про дальние походы, про сражения с турками и австрияками…
