— Пап, многие по специальности работают уже с конца первого курса, — конечно, я преувеличиваю, и он явно это понимает, но как ещё достучаться до такого упрямца? — А я уже третий окончила. Может, всё-таки хотя бы начну подрабатывать у тебя?
Он качает головой, тяжело вздохнув. Ну понятно... Всё ещё сомневается.
И точно — начинает снова знакомую песню про то, что у них особенный, элитный психологический центр с гарантированной помощью людям, которые туда обратились. А потому работникам мало иметь образование психолога, надо чутко определять, какой кому подход нужен, чувствовать людей. А я, мол, бываю излишне прямолинейной и резкой. Да, умница и уверенно иду на красный диплом, преподаватели меня нахваливают и любят. Но если хочу практику — стоит начать с варианта попроще, чем сразу в его психологический центр. Папа даже в качестве ассистентки меня отказывается взять!
Причём так из года в год, хотя я уже разбирала с ним некоторые случаи. Он не называл имени пациентов, описывал ситуацию как абстрактную, но спрашивал моего мнения по тому или иному случаю. Испытывал. И я ведь справлялась.
Напоминаю ему об этом, но папа тут же отметает:
— Это был лёгкий уровень сложности, взятый из личной практики вне работы в этом центре. Здесь совсем другое обычно. Здесь глубоко травмированные люди, порой даже не сознающие этого сами. Они будут уверять тебя, что всё в порядке. Уводить от реальной проблемы, прикрываясь незначительными или вымышленными. Врать в лицо, манипулировать. И очень даже убедительно.
— Так испытай меня на этом уровне сложности, — настаиваю. — Ты не можешь судить, справлюсь ли я, пока не даёшь мне шансы. Когда я окончу универ, тоже будешь находить поводы оттягивать? Я не хочу работать у конкурентов, пап.
Он криво усмехается, прожигая меня взглядом. Всё-таки колеблется… Чувствую это и чуть ли не задерживаю дыхание.
Дело даже не в конкурентах — папа это слово не очень-то любит, считая, что все мы работаем на общее дело. Дорожит репутацией своей клиники, но ни с кем не соперничает. Но для меня вопрос принципа начать именно у него, а в идеале, там же закончить. И папа это знает. К принципиальным задачам относится с пониманием, как и к любым мелким таракашкам. Не пытается подогнать всех под некую единую норму.
— Ладно, — помедлив, задумчиво бросает он. — Думаешь, можешь разговорить любого?
— Знаю наверняка, — тут же отвечаю, причём куда более уверенно, чем чувствую. Что-то во взгляде папы даже как-то настораживает.
— На днях ко мне приходил парень, твой ровесник. Вроде как добровольно. Мы начали общаться, но пробить броню не получилось. Вроде как стандартная ситуация для не готового к ковырянию ран человека: он послал меня и больше не объявлялся, связь с ним недоступна. Но меня никак не отпускает эта ситуация. Думаю, парень пережил что-то по-настоящему страшное. Вижу это в его глазах. И ведь у него был порыв прийти сюда…
Да уж... Подводка к заданию мне серьёзная. Но я с самым невозмутимым видом киваю, хотя даже не представляю, что папа может предложить, если этот парень и на связь больше не выходит.
— Ниточка к нему у меня всё же есть… Адам учится в универе, где ректор мой друг. Но использовать это самому — непрофессионально. Хочу попробовать подобраться к нему иначе. Ты подходишь. Ты ведь всё равно на заочный перевелась из-за желания начать работать, — и вот откуда папа так быстро это узнал? Даже удивиться не успеваю, переваривая всё остальное. И ведь есть что: — Попрошу друга перевести тебя к Адаму в группу, да, специальность не твоя, финансовый факультет, но будешь для галочки ходить. Один семестр — и всё на этом, потом уйдёшь. Сумеешь за это время добиться того, чтобы парень вернулся в центр или открылся тебе — работаешь у меня. И… Помни, мы не влюбляемся в пациентов. Нельзя погружаться в собственные эмоции, только в его.
