I
Давно это было. Выехали семеро братьев, добрых молодцев, на поиски правды. Вернулись домой с разных сторон и рассказывали каждый свою правду. И поспорили, и поссорились, и друг друга порубили. А внуки их рубятся за свое понимание правды до сих пор. Притча эта рассказана Алексеем Константиновичем Толстым.
Когда мы рассуждаем о «делах давно минувших дней», всегда надо помнить, что сознание людей вообще субъективно, а восприятие окружающего мира – мифологично. Документальные фотографии интересны разве криминалистам, когда они при исполнении служебных обязанностей. Даже о том, что произошло минуту назад, разные люди рассказывают по-разному, в меру своего разумения и темперамента. По-разному и понимают. Тем более когда судят о далеком прошлом.
Мы привыкли называть XIX столетие золотым веком русской культуры. Совсем по-другому воспринимали его непосредственные свидетели «страшных лет России». Баратынский, Пушкин, другие очевидцы эпохи называли свой век железным. Многочисленные свидетельства и суждения обобщил потом Александр Блок: «Век девятнадцатый, железный, / Воистину жестокий век!» – и обстоятельно, с издевкой перечислил его приметы. Впрочем, потом добавил: «Двадцатый век… еще бездомней» и так далее. В общем, только наш современник Александр Кушнер догадался, что «каждый век – он век железный».
Так что с высоты сегодняшних реалий, умудренные историческим опытом, мы имеем полное право называть век, освещенный солнцем Пушкина и освященный его гением, – золотым. Набрав обороты усилиями «птенцов гнезда Петрова» и «екатерининских орлов», российская культура (в широком смысле этого слова) стремительно догоняла и перегоняла страны, которые считались тогда цивилизованными. В музыке это путь от Бортнянского до Бородина и Римского-Корсакова, в живописи – от Щедриных до Верещагина и Репина, в исторической науке – от Карамзина к Костомарову и Соловьеву, а там и Ключевский… Да и в естественных науках тот же творческий прорыв: Лобачевский и Сеченов, Менделеев и Николай Жуковский, лауреаты Нобелевской премии Мечников и Иван Павлов – каждый из читателей назовет навскидку еще с десяток имен мирового уровня. И в социальной жизни бессловесная еще вчера Россия заявляла о себе громче с каждым годом. Константин Леонтьев тревожился: она вот-вот станет «во главе именно того общереволюционного движения, которое неуклонно стремится разрушить когда-то столь великие культурные государственные здания Запада».
Диалектика жизни такова, что каждое явление несет в себе ген своей гибели. «Золотой век» – понятие социокультурное, его срок не совпадает с календарным веком. Концом золотого века русской культуры принято считать знаменитые торжества при открытии памятника Пушкину в 1880 году и особенно речь Достоевского.
В какой-то мере этот рубеж условен, но – в очень малой мере. Не считать же рубежом чисто политическую акцию – убийство в 1881 году Александра II, за которым давно шла охота. Разрыв и надлом в обществе давно были замечены всеми и описаны Тургеневым, Островским, да и другими. Дворянство с его милым либерализмом кончалось, литературный Базаров и реальный Желябов злобно, по-большевистски ненавидят прежний уклад и старые идеалы (даже декабристов и петрашевцев). Уже сказано Писаревым, что сапоги выше Шекспира, а на открытии памятника Пушкину студенты кричат, что Некрасов выше Пушкина. Так что самая пора для рождения Серебряного века с его модернизмом и бунтарскими исканиями, с крайним материализмом вкупе со страстными идеальными порывами духа.
Но и сегодня, через полтора столетия, мы пьем живую воду из родников золотого века. Иногда не замечая того. И речь не только об искусстве, о «Хованщине» или «Явлении Христа народу». Слова «перестройка», «гласность» пришли к нам из тех лет, о «культе личности» писал еще декабрист Лунин. Наш лексикон, и не только политический, – оттуда. Молодой Некрасов обращался к своему издателю «командир» – с той же насмешливой почтительностью, что и нынешние собеседники. Мы до сих пор считаем, что «Запад гниет», до сих пор пеняем себе, что «ленивы и нелюбопытны».
