Деревянный дом, выходящий фасадом в тень раскидистой липы, притих и словно замер в ожидании неизбежных перемен. Дом был очень стар, – в прошлом году отметил свое двухсотлетие, – однако о своем возрасте и юбилее точно знал только он. Для всех остальных существовала строчка в Википедии: «построен в первой трети XIX века, автор проекта неизвестен». Но дом трепетно помнил и год, и обстоятельства своего появления на свет, и даже предшествующие этому события, коим он стал неожиданным хранителем.
Эти стены действительно видели и помнили многое. Исторической эпохе дом был не просто свидетелем, а, скорее, участником. Соучастником даже. К своему статусу объекта культурного наследия регионального значения дом относился слегка иронически, но именно он позволял ему до сих пор оставаться в живых.
Расположенный на одной из центральных улиц старинного губернского города, но при этом чуть в стороне от основного людского и машинного потока, в тихом и зеленом месте, он бы уже давно был сровнен с землей, ради возведения какого-нибудь современного особняка, если бы не охранная грамота, прилагавшаяся к статусу.
Благодаря ей, он до сих пор скрипел на ветру и при этом хранил от случайных глаз важную, большую и страшную тайну. Если бы он был живым существом, то, несомненно, считал бы, что в соблюдении этой тайны и заключается его особая миссия. Но он был всего лишь древним деревянным домом, чьи рассохшиеся половицы провалились от старости, фундамент почти рассыпался в крошку, а когда-то величавые колонны на фасаде потрескались, угрожая обрушиться под тяжестью фронтона.
До недавнего времени, точнее, до конца только что отцветшего мая, в доме располагалась музыкальная школа. Однако находиться в нем, кряхтящем от старческих болячек, детям становилось опасно, а потому городские власти с облегчением приняли предложение известного мецената взять дом в льготную аренду за один рубль в год. За это меценат обещал отреставрировать его за свой счет с соблюдением всех требований сложного и запутанного российского законодательства по охране памятников культурного наследия.
Опыт такой тяжелой и неблагодарной работы у мецената имелся. Два года назад он уже взял на тех же условиях ответственность за другой исторический особняк, который с тех пор перебрали до досочке, по кирпичику и полностью восстановили. Теперь этим примером государственно-частного партнерства гордились городские власти, проект реставрации собрал всевозможные архитектурные премии, к особняку возили туристов, а семья мецената даже поселилась в нем, заняв личными покоями второй этаж, а на первом открыв сувенирную лавку и цветочный магазин.
Теперь и второй дом, по всей видимости, ждала такая же судьба. К предстоящим переменам дом относился настороженно, не желая за здорово живешь отдавать свою тайну. Конечно, оставалась надежда, что ее удастся оставить в секрете: то, что хранил дом, было упрятано надежно. За двести лет не нашли, глядишь, так и останется. А если нет?
Сберегаемая домом тайна была немного постыдной, и привлечения к себе всеобщего внимания, неизбежного, если она вскроется, он вовсе не желал. Вот только изменить ничего не мог. Музыкальная школа съехала, в опустевшие стены уже несколько раз наведывались архитекторы и строители, поэтому дом знал, что до начала ремонтных работ остались считанные дни. Знал и размышлял, кому из бывающих «на объекте» людей доверить свой секрет.
Одна из посетительниц нравилась дому больше других. Невысокого роста хрупкая женщина лет тридцати пяти числилась главным архитектором-реставратором, и в ее облике что-то неуловимо напоминало о дамах, бывавших здесь до 1917 года. Конечно, ни одеждой, ни прической, ни деловитостью она ничуть на них не походила, но почему-то при каждом ее визите дом вспоминал о своем прекрасном прошлом, когда он был молодым, модным и полным жизни. Кажется, у людей это называлось словом «порода». Пожалуй, если выбирать, то дом предпочел бы раскрыть свою тайну ей, но пока лишь наблюдал, пользуясь главным преимуществом своего возраста – терпением и умением ждать.
