От 14 часов 47 минут
до 15 часов 19 минут
Пуля попала Санта-Клаусу чуть ниже левого глаза.
Она раскроила ему череп, проделав в задней части этого сосуда здоровенное выходное отверстие, и выплеснула на бледный атлас кресла узор ярко-красных брызг в духе извращенного абстракционизма. Что хуже, кинетическая энергия пули высвободила спазм верхней половины тела Санта-Клауса, отчего его шапка комично сползла набекрень и, зацепившись за ухо, повисла на нем подобно большому красному носку.
Четырехлетняя девочка, сидевшая у него на коленях, уставилась на все это не столько в ужасе, сколько завороженно. Она поняла, что «что-то тут не так», однако ее небольшой жизненный опыт еще не имел образца, с чем это можно было бы сравнить. Девочке еще были неведомы понятия ужаса и животного страха, охватывающего человека при виде бесцеремонно вскрытых и выпотрошенных кладовых живого организма, но она тотчас же повторила подобающий отклик своей матери, которая подхватила ее на руки и закричала, как и сотни тех, кто столпился вокруг кресла Санта-Клауса.
За несколько минут до этого
Все было как на войне, но только кормежка была гораздо хуже.
Это было… хождение по магазинам… в торговом центре… на следующий день после Дня благодарения, в самую черную из всех самых «черных пятниц».
Рей Крус решил для себя больше никогда не проверять свой коэффициент интеллекта, поскольку результаты, после того как он согласился на эту авантюру, оказались самоубийственно удручающими.
Рей покачал головой, и тут кто-то из толпы толкнул его в плечо. Этот человек покидал просторный пассаж «Колорадо» – названный так по реке, а не по штату, – в то время как Рей, наоборот, только направлялся туда. Виноват он? Возможно, а может быть, и не он, но Рей, неизменно вежливый, бросил взгляд на свою жертву, виновато улыбнулся, обнаружил, что это особа женского пола моложе двадцати, и, заключив, что он не зарегистрировался у нее в сознании как живое существо из органического мира, снова развернулся к тому, что было впереди.
А впереди были люди, смятение, алчность, толчея, отчаяние праздников, семейные трения, долг и ответственность, озвученные лишь наполовину, но полностью прочувствованные, сожаление и чувство вины, бесконечные и страстные. И все это присутствовало у Рея перед глазами, в длинном пассаже торгового центра «Америка», совершенно незнакомом, по обеим сторонам которого тянулись торговые точки, предлагающие стандартный набор сокровищ: ювелирные украшения, одежда, обувь, женское нижнее белье, игрушки, тут и там остановки, чтобы перекусить или выпить, и все это освещено через стеклянную крышу красно-желто-зеленым спектром праздничной иллюминации, хотя температура держалась на значении ровно семьдесят два градуса по Фаренгейту, а отголоски вездесущего шума также свидетельствовали о том, что это замкнутое помещение. Столько информации, столько роскоши, обилие лиц и нарядов, от красоты до гротеска, от здоровья до болезни, от младенчества до глубокой старости. Однажды Рей видел то же самое на сельском базаре в Афганистане, но только это был не Афганистан. Все это высасывало из него жизненные силы. Ему захотелось укрыться. Однако окружающая действительность шквальным артиллерийским огнем неумолимо терзала все его органы чувств. Он поймал себя на том, что обыкновенно непроницаемое выражение его лица помимо воли разбивается вдребезги, уступая место бесконечной меланхолии.
– Эй, морпех, что-то ты завял, – сказала Молли Чан.
– Мне сейчас придется вызывать санитаров, – пробормотал Рей.
– И это говорит такой здоровяк, как ты? Уверена, ты сможешь выстоять до конца. Мы вернемся с подарками, все будут счастливы, и тебе станет хорошо. Племянники будут тебя боготворить, сестры будут ломать голову, почему ты предпочел меня им, отец предложит тебе стать партнером в его деле, а мама… ну, что можно сказать про маму?
