Alter Ego

Зовите меня Лайм[1]. Моя семья имеет ирландские корни, и папаша вытащил это староанглийское имя из каких-то одному ему ведомых ментальных помоек. Оно означает «светлый как известь». Кому пришло в голову сравнить блондина-альбиноса с известью, я не знаю. Но когда меня, огненно-рыжего, весело-веснушчатого одноглазого парня спрашивают, что меня объединяет с кислым тропическим фруктом, я обычно отвечаю: – Ничего. Просто я светлый как известь.

В Университете у всех были клички. Мне повезло больше, чем Марку Шейнину, которого прозвали «Шейкин-маткин». Причем любимым развлечением было разбить прозвище на части и кричать через всю аудиторию: «Эй, Шейкин…» И чуть позже с нажимом: «Маткин».

Мне по жизни повезло. Когда божья длань взрывала в моей руке пузырек с самодельным порохом, я мог и без головы остаться, но откупился глазом и тремя фалангами. И при этом я не «Циклоп», не «Кутузов» и даже не «Одноглазый пукер», а достойный уважения «Глазка Рейнджерс». Но я до сих пор не могу понять, какое отношение моя кривая ирландская морда имеет к шотландскому футбольному клубу из Глазго.

В Дублине мы жили на Уэстленд Роу, неподалеку от собора святого Андрея. Медицинские школы Тринити колледжа и склеп Доминика Корригана[2] предопределили мою профессию. Я решил учиться на врача. Но тут вмешалась карма моего дедушки по материнской линии, и вместо Тринити колледжа я попал во второй Московский ордена Ленина Государственный Медицинский Институт имени Николая Ивановича Пирогова.

Дед мой русский. Богатырь. Кузнец. Руками клал быка на землю. Во время войны работал на металлургическом заводе. На фронт их не пускали – они круглые сутки варили броню для танков. Когда фашисты подошли к Москве, дед не выдержал, бросил завод и записался в ополчение.

Ему выдали противотанковую винтовку и саперную лопатку. Лопаткой дед выкопал себе небольшой окоп, а винтовкой начал целиться в немецкий танк, оказавшийся поблизости. Танк заметил дедушку и тоже начал в него целится. Выстрелы прозвучали одновременно. Я думаю, что моя удача досталась мне от дедушки. Танк остановился и начал чадно и жарко гореть. Дедушка, с простреленной шеей и рукой, контуженный тоннами земли в своем маленьком окопчике, отдыхал несколько часов без сознания, пока его не нашел лейтенант СМЕРШ, расстреливающий на месте дезертиров и симулянтов. Но вид у деда был геройский, так что лейтенант не стал его расстреливать, а даже вызвал шофера и отправил на своей машине в полевой госпиталь.

От этой истории у деда остался орден, сиплый голос и шрам на руке, а из танка во время конверсии Горбачев сделал кастрюлю.

В нашей группе было девять парней и одна девушка. Девушка быстро вышла замуж, забеременела, родила, кормила. Видели мы ее нечасто. Так и коротали свой досуг в суровой мужской компании с пивом, преферансом, футболом и редкими гендерными[3] приключениями.

А дружок мой, Леха Потешев, из параллельной подгруппы, оказался в несколько другой ситуации. Из восьми студентов его группы парнем был только он один. То есть остальные студенты были студентками.

Однажды он оказался в нашей компании. Быстро напившись, Леха загрустил.

– Вам, мужикам хорошо вместе, – начал он издалека, – а меня мои бабы совсем зае…и. Они меня теперь даже не спрашивают, – продолжал он свою слюнявую исповедь. – В пятницу Маринка говорит: «Едем на дачу», беру вещи, уезжаю с ней на дачу. На следующей неделе Наташка говорит: «Переночуешь сегодня у меня», утром проснулся (с Наташкой), она говорит: «Съезди к Нелли, что-то она загрустила». Я приехал, а они там с Олькой к коллоквиуму готовятся. Целый день не отпускали, суки. Мы, молча, слушали его враки, кивали и жутко, до колик в паху завидовали.