«Дамы и гос-с-спода!» – приятным голосом стюардесса сообщила, что наш самолет приступил к снижению и через двадцать пять минут совершит посадку в аэропорту Шереметьево-2.
Буквально мгновение спустя нас начало потряхивать. Казалось, что тяжелый воздушный лайнер неторопливо пробивался сквозь плотный слой облаков, которые нехотя расступались под тяжестью грузной машины. В это время окна с внешней стороны самолета заволокло бело-дымчатой пеленой, и стало невозможно наблюдать за красотой просыпающегося неба.
Пол уходил из-под ног, крен увеличивался, и, пытаясь сохранить равновесие, я еще больше вжался в узкое пассажирское кресло.
Удовольствие не из приятных – находиться в закрытом пространстве облачного смога на высоте тысяч метров над землей. Возникает ощущение, что в данный момент твоя жизнь всецело зависит от внешних сил, которые тебе не подчиняются и даже не обозримы. Чувство тревоги сразу же исчезает, как только самолет выныривает из облачного плена и в салон начинает проникать свет.
В Шереметьево-2 я прилетаю довольно часто, и каждый последующий раз похож на предыдущий: погранзона, таможенный контроль и ожидание у багажной ленты своего чемодана, потрепанного в путешествиях.
В этих поездках не происходит ничего необычного, они не запоминаются. Лишь иногда в памяти ненадолго запечатлевается какая-либо неординарная ситуация, имевшая место в дороге.
Так, однажды меня рассмешила служащая паспортного контроля, начавшая озвучивать версии моих частых визитов в российскую столицу. Но такие разговоры, исключительные для подобных мест, случаются крайне редко. Обычно в пограничной зоне все настолько строго и официально, что я только успеваю давать прямые, короткие ответы на вопросы государственных служащих, еще более лаконично сформулированные.
К Москве я испытываю особое чувство. Оно не изменилось ни за годы перестройки, ни в постсоветское время. Для меня Москва по-прежнему родная, как, в сущности, и вся Россия. Внутренне мне как-то трудно принять новое мироустройство постсоветских государств, хотя прекрасно понимаю, что случившееся с СССР уже не вернуть обратно. Однако мне не хочется верить, например, в то, что мой родственник, житель Москвы, сейчас является гражданином иностранного государства.
Я такой не один. В этом убеждаюсь всегда, когда случай сводит меня за границей с каким-нибудь человеком из бывшего СССР. Вне зависимости от национальности и места проживания моего временного знакомого общаемся мы, как правило, по-землячески, как будто продолжаем оставаться жителями единой страны, словно не было никогда развала СССР. Так будет продолжаться до тех пор, пока у бывших советских народов сильна память об их исчезнувшей империи. Память – это то, что невозможно отнять у человека никакими политическими решениями.
Конечно, есть среди граждан постсоветского пространства и те, кто рад распаду некогда мощного государства, ведут они себя обычно демонстративно обособленно и при случае или без такового подчеркивают свою национальную идентичность.
