Подсобное хозяйство памяти
Давно ли?
Жизнь тому назад…
А. Твардовский
Две причины вызвали меня на эту книгу. Непреходящая горечь от пропущенного столетия Ариадны Сергеевны Эфрон в 2012 году. И непроходящая уверенность, что ее рассказы, хранящиеся в моих блокнотах, суть эпизоды ненаписанной книги. Не написанной, но рассказанной, как «Подстрочник» Лилианы Лунгиной.
Упомяну и случайный, несущественный, но все же повод к книге: в этом году исполняется пятьдесят лет моим записям, полвека лежат в столе эти блокноты. В 1971 году Ариадна Сергеевна предложила мне работать вместе с ней над материнским архивом, и, как Победоносцев над Россией, Марина Цветаева простерла над нашей повседневностью свои архивные крыла, и посторонние интересы стали все реже попадать под эту сень.
Мне довелось знать Ариадну Сергеевну Эфрон в последние шесть лет ее жизни. Достав сейчас свои записи тех лет, я увидела, что ничего в них не помню. Ни интерьеров, ни обстоятельств, ни обстановки жизни, ни духа времени, ни всего обихода, ни себя. Ариадну Сергеевну я помню всегда, но не словесно. Вернее, я к случаю вспоминаю что-то ею сказанное в подобных условиях, какие-то реплики, какие-то суждения. Но передать ее образ, извлечь его вовне из моей памяти, чтобы представить со стороны, я не могу.
Поэтому, наверное, единственное, что можно сделать, вернее, с чего начать, – это передать в хронологической последовательности мои впечатления тех лет, непосредственно в те дни записанные. Без комментариев публикатора, каким я сейчас, volens nolens, по отношению к ним являюсь.
1968 год. Мне двадцать лет, я работаю машинисткой в канцелярии Большого театра. В Столешниковом переулке, где я живу, в квартире выше этажом живет Людмила Константиновна Новицкая, писательница, которую я иногда по вечерам навещаю по ее приглашению. В комнате никогда не включался верхний свет, над столом у стены горела лампочка, свисавшая с полки, в углу перед иконами мерцал огонек лампадки, чай пили на ощупь. У нее я впервые держу в руках прижизненные издания Марины Цветаевой – «Из двух книг» и «Вёрсты». Я приношу ей свои тетради, в которые в Ленинской библиотеке – в двусветном зале Пашкова дома, где тогда был Юношеский зал, – я переписываю синюю «Библиотеку поэта» 1965 года. Оказывается, что Людмила Константиновна знакома с Анастасией Ивановной Цветаевой.
12 июня 1968 года. Людмила Константиновна показывает мне письмо Марины Цветаевой Жене Сомову. Рассказывает о нем и об Ариадне Сергеевне, в гости к которой она однажды приходила вместе с Анастасией Ивановной Цветаевой:
«Коммунальная квартира. Узкая темная комната. Очень загроможденная шкафами, полками, папками. Там была еще какая-то старушка. Разговор зашел о вере. Спросили Алю. Чуть улыбаясь уголком рта, она ответила: „Я придерживаюсь взглядов, которые рекомендует ЦК партии“, – и все! Высокая, шатенка, хорошая фигура, большие светлые глаза. Резковата, замкнута, неразговорчива, иронична, нарочито держится в тени. На мать не похожа. Пишет стихи, Анастасия Ивановна читала, говорит, что очень интересные, читал Антокольский – в восторге!»
Сентябрь 1968 года. В Мосгорсправке я узнала адрес Ариадны Сергеевны, ездила на 2-ю Аэропортовскую, ходила вокруг дома, не веря, что она тут, рядом, в одном городе, в одном времени, на одной земле.
22 октября 1968 года. В попытках представить себе теперешний облик Ариадны Сергеевны я обнаружила, что это невозможно, ибо у меня нет ни одной знакомой такого возраста. Моя мама была всего на два года моложе, но она с самого раннего моего детства была седая, а потом маму никогда со стороны не видишь. И я подговорила приятельницу подняться на лифте, позвонить в дверь квартиры Ариадны Сергеевны, спросить какое-нибудь вымышленное лицо, а потом описать мне ее. Приятельница все это проделала.
