Лицо Чарльза Дана – редактора и владельца нью-йоркской газеты «Сан» – было скрыто сложенной вчетверо и ещё пахнущей типографской краской газетой, из-за которой доносился сиплый старческий голос:
– Паровоз завизжал, предупреждая об отправлении, и сердце моё сжалось от тоски. Прощаясь, я поцеловал руку девушки, на секунду замер в склонённой позе, скрывая нахлынувшие в глаза слёзы и, не сказав ни слова, бросился в вагон.
Мистер Дана приспустил газету, глянув поверх неё на стоящего перед массивным письменным столом Генри Шелдона.
Жалюзи прикрывали окна кабинета, ограничивая доступ встающему за Ист-Ривер яркому солнцу ровно настолько, чтобы позволить утренним лучам скупо цедиться в узкие просветы и подобно газетным строкам ложиться частыми световыми полосами на стены, на стол, на персидский ковёр. Ложились и на самого редактора, скрывая его глаза под бликующими стёклами круглых очков в тонкой оправе.
Впрочем, Генри и так было понятно какое впечатление произвёл на шефа его последний путевой очерк из Аризоны. Любой сотрудник газеты знал: если покрытый редкими седыми волосами палец редактора постукивает по столешнице в такт ритмике повествования, значит мистер Дана удовлетворён написанным. Если палец замер – тут к гадалке не ходи – шеф внутренне напрягся и готов порывисто потянуться за перьевой ручкой чтобы исправлять, чёркать, ставить сердитые чернильные кляксы.
– Если меня спросят, что такое счастье, – продолжил цитировать редактор, не просто отсчитывая пальцем слова и печатные знаки, а будто дирижируя звучащей в его душе симфонией. – Не задумываясь, отвечу: счастье – это штука, которую можно понять только задним числом. По-настоящему я осознал это тогда, когда вагон качнулся и мои аризонские друзья – Алисия и Джед – стали уплывать вместе с перроном в манящую голубую даль, туда, где я оставил лучшие дни своей жизни.
Газета с шорохом упала на стол. Мистер Дана удовлетворённым жестом провёл ладонью по седой, делающей его похожим на проповедника, бороде.
– Браво, Генри! Вы заставили переживать и плакать всю читающую Америку. Захватывающая интрига. Яркие персонажи. Точные детали нравов и быта – что ещё надо для блестящего очерка. А описания природы! А драматизм событий! А точность и выверенность каждого слова!
«А тираж, существенно подросший за время выхода моих путевых очерков! – мысленно продолжил Генри. – А уныние конкурентов! А доходы! Может, пора подумать о прибавке к жалованию?»
Мистер Дана, постучал по кнопке настольного звонка:
– Синтия! Два кофе!
Генри сделал сосредоточенное лицо, пряча непроизвольную саркастическую усмешку… Ладно, кофе тоже неплохо.
– Но не время почивать на лаврах. – Редактор встал, подошёл к стене, сплошь заставленной стеллажами, на которых красовалась богатая коллекция старинного китайского фарфора. – Корби и Уэлш – вот кто меня волнует сейчас больше всего.
Мистер Дана был страстным коллекционером китайского фарфора и всерьёз собирался составить конкуренцию Британскому музею и Лувру вместе взятым. У него была огромная коллекция, которой не хватило места в особняке на Мэдисон-авеню, поэтому часть экспонатов перекочевала в рабочий кабинет. Любовно поправляя чайник времён династии Сун, редактор продолжил:
– Отношения этих учёных таят в себе ещё не один скандал. После взрыва на палеонтологических раскопах в Колорадо оба профессора вот уже полгода избегают общения с журналистами, и вдруг Уэлш даёт согласие на эксклюзивное интервью нашей газете. Не «Нью-Йорк Геральд», которая финансировала его последние экспедиции, а нам. При этом он выходит не на руководство издания, а непосредственно на вас. – Вопросительно вздёрнув седые лохматые брови, мистер Дана обернулся к Генри. – Вам не кажется это странным?
