Жара навалилась нежданно-негаданно: время только еще рассаду высаживать, а на дворе уже теплынь как летом. Зелень жухла, так и не успевая прижиться.
Кто поначалу радовался теплу, а кто сетовал, вспоминая народную примету «май холодный – год хлеборобный» и клял жару на чем свет стоит. С утра до ночи ни тучки на небе, ни капли дождя.
Бабы с мужиками с бадьями бегали, огороды поливали. А много ли набегаешься: через полчаса, как будто ничего и не делали. Сами мокрые от пота, а земля сухая. Поливай – не поливай, а без толку: все сохнет. «Как Мамай прошел», – вздыхали в народе. Только сорняку все нипочем: этой траве, что жара, что холод – растет, зараза, в любую погоду. Уж и плюнуть готовы были на приусадебные участки, но на следующий день крестьянская кровь брала свое и снова выходили на огороды. Кто не работает по весне и лету, тот с голоду пухнет осенью и зимой. А со стороны кто посмотрит, скажет: «Ну, и лентяи – местные!»
«Жара жарой, а работать нужно», – твердил местный звездочек и ходил от кустика к кустику. Надо дополивать, а то больно на сухие растения смотреть. Минута за минутой, а солнце уже жарит как в полдень.
Пот ручьём льется, глаза слепит. Дышать тяжко. Сердце стучит, словно щель ищет, чтобы выпрыгнуть и убежать от нерадивого хозяина.
Выдохнул Васька, попытался расправить спину, решив, что завтра побольше поработает. А то мочи уже нет. Все силы под палящим светилом растаяли. Побрел к выходу. Идет, шатается, а ноги ватные стали, в груди так сперло, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Попытался о забор облокотиться, да перед глазами все расплылось и растаяло. На ощупь, еще шаг, еще чуть-чуть, а дышать уже невмоготу. Тело обмякло и рухнуло на землю. Сознание сначала в пятки ушло, а потом в дальний угол подсознания убежало. Мрак стал накрывать астролога, и только мысль пробежала, что жизнь шальная кончается, а сделано мало.
Очнулся уже в своей постели, над ним Давыдыч1 колдует, Салутарии2 помогает. Тут и Кузьма, местный страж порядка, народ отгоняет, чтобы в избу не лезли: всем интересно, что да как.
– Ну, наработался? – грозно спросил старик.
Васька попытался ответить, но из груди только стон вырвался. Голова болела, словно били по ней. Снова застонал, но уже от боли, прикусывая кончик нижней высохшей губы.
– Ща, голубчик, не пищи, – кудахтала знахарка: налила какой-то дряни в чарку, приподняла голову астролога и стала поить.
Пойло противное, но сопротивляться не было сил, только и успевал глотать.
Васька дурость имел часто загорать на солнце, так и ходил без головного убора. Ладно, одних от лучей солнца спасают волосы, а этот уж лысый, а ума не нажил. Так ему дневное светило и сказало, ударив по башке, чтоб в мозгах отразилось.
Еще несколько дней пришлось в постели проваляться с головной болью и выпрыгивающим из груди сердцем. Встанет воды попить: мутит, все расплывается. Доползет до умывальника и обратно. На третий день отпустило. Вышел в сад и грустно на душе стало. Смотреть больно: сорняки растут, а ягода сморщилась и листья пожухли. Земля потрескалась, словно ее и не поливали. Ладно, у него все погибло – сам виноват, так у всех соседей картина такая же.
– Ну, как, – отошел? – спросил, прищурясь, подошедший Кузьма. Васька в ответ только кивнул.
– Как тебе местный Армагеддон? – спросил полицейский.
– Что случилось?
– Что, что, – Кузьма смачно выругался.
Оказывается, пока Васька валялся в постели от солнечного удара, как на грех лунное затмение произошло, да такое впечатляющее: в оппозиции Марс стоял и небесное светило в яркий красный цвет окрасил, а Луна была наиболее приближена к Земле, как говорят, стояла в своем перигее.
