Несомненно, самой противоречивой и странной фигурой России двадцатых годов был нэпман. И по сей день существовавшее менее десятка лет сословие остается во многом загадочным.
В девяностые годы, после падения советского строя нашлось немало живых свидетелей и жертв той далекой эпохи – отпрысков дворянских фамилий, белоэмигрантов, раскулаченных, оппозиционеров режиму. Только от нэпмана не осталось и следа. А ведь он был личностью весьма примечательной! Словно робкая весенняя поросль, вышли нэпманы на свет после зимней стужи гражданской войны, поверили большевистской власти и принялись за дело. Они возрождали коммерцию, возвращались на фабрики и шахты, в ссудные кассы и питейные заведения. Предприниматель советской поры был уже не тем, чем раньше: исчезла спесь и уверенность завсегдатаев «Яров» и «Асторий», ушли в небытие безумная расточительность и бескорыстное меценатство.
За годы страха и лишений российский буржуа приобрел невиданную изворотливость, научился многосложному расчету, привык обставлять дела с крайним цинизмом – следствие всех осмеянных еще Гоголем российских пороков в сочетании с усвоенной от большевиков беспринципностью и хамством. Нэпман потерял веру в человеческую добродетель и «купеческое слово», в будущее и в Бога. Он продолжал верить только в себя, в свои силы и в свое дело.
Нэпман по праву стал отцом советской коррупции. Именно он в условиях зверского налогообложения находил неприметные тайные тропы к сердцам всемогущих фининспекторов и хозяйственных руководителей. Никто лучше нэпмана не знал, когда день ангела у детишек финансового контролера или какие духи предпочитает жена всесильного совработника. И уж никто так искусно не мог выведать последние новости у доверчивой секретарши местного совнархоза.
Однако если уж называть нэпмана отцом советской коррупции, то матерью, бесспорно, была новая бюрократия.
Российский деловой человек всегда вовлекался в государственную политику. Испокон века русские купцы и заводчики зависели от воли, заказов и подрядов власть предержащих, а посему усвоили укоренившееся правило не перечить принятым правилам игры. Советский предприниматель и не перечил. Большевики дозволили ему вернуться к прилавку и в фабричную контору, но дело не ограничивалось милостью правителей в отношении классово чуждой буржуазии – власть остро нуждалась в помощниках.
С переходом от войны к миру чрезмерно централизованный государственный аппарат Страны Советов не мог должным образом решать всех хозяйственных задач.
Для какого-нибудь Чеквалапа [1] принять постановление о заготовке для Красной армии валенок не составляло особого труда, а вот выполнить при полном отсутствии в своих штатах специалистов-хозяйственников не представлялось возможным.
Грозные, наделенные огромными полномочиями «Чеквалапы» и «Чусоснабармы» [2] могли лишь заниматься реквизициями, ставшими в начале двадцатых весьма неэффективными и вызывающими недовольство в народе.
Помочь в реализации хозяйственных задач по снабжению, строительству, транспортировке, торговле, организации производства и сбыта мог только доселе ненавистный русский буржуа: «подлый торгаш», «рвач», «шкурник», «эксплуататор» и «мироед», а по-новому – нэпман. Так возник сей взаимовыгодный контакт большевистского государства и частника.
По замыслу высшего партийного руководства, государственные хозяйственные структуры должны были использовать нэпмана, чтобы самим научиться работать. Однако это не представлялось возможным.
Государственный административно-хозяйственный аппарат, превышавший по количеству чиновников царский в три раза, в подавляющей массе состоял из крайне невежественных людей, которые не могли работать или чему-либо учиться. С другой стороны, многие из совчиновников пришли в руководящие структуры далеко не из идеологических побуждений. Благодаря пролетарскому или крестьянскому происхождению можно было легко занять «теплое местечко» у кормушки…
