Пролог
Май навевал сны и грезы. Холодил дождем травы в лесу, отчего они становились выше и гуще. Полоскал лохматые облака в речке, а они линяли и пускали по воде желтые и сизые разводы.
Таисия Николаевна сонно смотрела в окно на потемневшие от дождя развалины старого дома, и ей было нестерпимо грустно. Дом стоял, утонув в пушистых шапках сныти, хмурый, безнадежно облупленный, и ей казалось, что мраморное личико на фронтоне сморщилось в тоскливой гримасе.
Таисия Николаевна крякнула и поставила чайник на плиту. Вытерла тряпочкой его запотевший бок. Вечно ей отчего-то грустно, вечно чего-нибудь да не хватает. Сейчас, конечно, ей не хватает детей. Крикливых девчонок, облепивших, словно галки, все скамейки в парке, мальчишек, – худых, загорелых – с весёлым плюханьем сваливающихся с тарзанки в реку, и тех особенных, осторожных, тихих и любопытных ребят, которые забредают в ее библиотеку. Но больше всего на свете ей не хватает одной, одной, всего одной девочки, с темными, лукавыми, чуть раскосыми глазами – вот такой, как эта… Она протерла старинную фотографию в деревянной рамке, с которой на нее смотрело знакомое и далекое детское лицо.
А май дышал ветром и теплым дождем. И ветер покачивал недавно покрашенные белым скамейки на скрипучих цепях, и стукал друг о друга борта лодок на пристани, и шевелил распускающиеся бутоны тюльпанов на большой клумбе возле длинного желтого здания.
Скоро, – напевал ветер, – скоро все изменится, преобразится! Скоро здесь будет шумно и весело, и голые пятки будут шлепать по теплому асфальту! Скоро, скоро, изменится всё!
Домовой, дремавший в чёрной от копоти пасти камина, заворочался, услышав песенку ветра, почесал свой свалявшийся шерстяной бок, наморщил нос-картофелину.
– Чую, чую перемены, в крапиву их, – проворчал он, отхлебнул дождевой воды из тазика под изломанным водостоком и отправился проверять подземелья старого дома.
Серая ворона гортанно каркнула и, оставив сухую ветку липы, полетела в лес, где под корнями елей дремали слепые листины, а древесницы, высовывая мордашки из дупел, слизывали с коры капли дождя.
Книжка "на вырост"
Саша Пчёлкин сидел на скамейке возле главного корпуса и листал книжки, которые раскопал в старом облупленном шкафу в вестибюле.
"Овод" было написано красными буквами на черной кожистой обложке одной из них. Значит, про муху. Ну что ж, посмотрим, посмотрим… Про аббатов, революцию, про тюрьму… Про муху ничего нет… Картинок тоже нет. Скучно, скучно… А про что вторая?
Вторая книжка оказалась про какую-то Гойю… Пролистав несколько страниц, Саша вспомнил, что Гойя – это такой художник в Испании был, но его картин в книге не оказалось, а читать про художника и не видеть, что же он такое нарисовал, было совсем не интересно.
Так. Саша вытащил из кармана пирожок в салфетке, оставшийся с полдника, и укусил его в золотистый масляный бок. С клубничным повидлом сегодня. Но лучше бы, конечно, это была шоколадка! Больше всего летом он любил валяться на диване на солнечной бабушкиной террасе, читать про захватывающие приключения и есть шоколадные конфеты. Из-за этого на страницах нередко оставались темные отпечатки его пальцев, и мама называла его свинской свиньёй. Но что поделать: когда захватывает дух от невероятных событий, всегда хочется что-нибудь пожевать!
Саша доел пирожок, вытер руки и бросил салфетку в стоящую рядом со скамейкой облупленную урну-пингвина. Надо идти в библиотеку, пока она не закрылась. А уже почти шесть часов, они уже и музыку на летней сцене включили – сегодня опять КВН… Ой, надоело! КВН, Веселые старты, дискотеки с одной и той же музыкой – скука! И всего два допотопных компьютера, на которых в крестики-нолики разве что играть… Нет, уж лучше бы бабушка осталась у себя, и не надумала ни с того ни сего поехать на море, в санаторий, почти на все лето! Он бы лучше сам к ней в гости отправился – у нее, разумеется, вообще компьютера нет, и кружевные салфетки кругом – смотри не запачкай, но зато Барсики – целых три – и свобода делать всё, что угодно, а… хоть ничего не делать!
