Ночь. Темнота. Характерные больничные запахи.
Мягкая тишина, прерываемая лёгким поскуливанием.
Холодный кожаный нос тычется в мою ладонь. Я лежу на спине, сна нет, мне тепло, дыхание ровное, но неглубокое, иначе сразу появляется режущая боль в боку справа. Скорее всего, рёбра сломаны, такое уже было. Надо как-то перетерпеть.
Память возвращается медленно, урывками, но хотя бы по порядку.
Например, кто я? Тут всё просто, хоть и не сразу, я – Фёдор Фролов по прозвищу Теодоро, для друзей Тео, бывший представитель чёрной готской субкультуры. Потом, кажется, ещё философ, по крайней мере, меня этому где-то серьёзно учили. А после этого я был солдатом-сверхсрочником, снайпером в спецчастях, отметился в Махачкале, прошёл до Хасавюрта, серьёзно ранен, имею две награды. Но, кажется, жизнь внятно объяснила мне, что война – это не моё.
Сейчас я не гот и не солдат, я скромный послушник в стареньком храме заснеженного села Пияла Архангельской области, служу при отце Пафнутии. Он хороший человек, всё понимает, сам из семьи военных и меня учит. Это основное. Или нет, что-то забылось?
Говорят, будто бы мозг человека после стрессовых ситуаций порой непреднамеренно пытается избавиться от неприятных воспоминаний. Возможно, это произошло и в данном случае. Словно кто-то вырезал кусок киноплёнки из моей памяти, но почему-то я даже не хочу знать, какой именно и кто конкретно это сделал. Пусть всё останется вот так…
– Лизь тебя, – ворчливо прошептал знакомый голос. – Ты дышишь, значит, ты не умер. Если я тебя ещё два раза лизь, мы пойдём гулять?
Гуляют обычно с детьми, так что это, видимо, чей-то настырный ребёнок. У меня детей нет, я уверен. Или получается, что уже есть? Декарт мне в печень, глаза не хотят открываться. Наверное, всё это сон, спасительный, лечащий сон…
Спать у меня сейчас лучше всего получается, хотя именно в снах иногда приходит понимание того, что со мной произошло и почему я не хочу об этом вспоминать. Один такой сон я не мог выкинуть из головы. Остальные смог, а его – нет. Он пробил мне оба виска, словно длинный гвоздь, и до сих пор ледяной сталью обжигает мозг.
Я словно бы видел себя со стороны в жуткой толпе рогатой нечисти, когда самые страшные кошмары становятся реальностью: мой револьвер разряжен, кулаки сбиты в кровь, противник не убывает, а прямо передо мной скалит чудовищные клыки собака самого дьявола. Мне никогда не забыть яростный огонь тех глаз, в них отражалась сама преисподняя, а серное дыхание из звериной пасти отравляло воздух…
– Тео, я тут, я тебе вкусняшки принёс. Я их не съел, я хотел, но не съел, ты же мой друг, на! Кусь их! А я тебе ещё и лапку дам, вставай!
Поскуливание стало громче, может, это не ребёнок вовсе? Ну не знаю тогда кто, может, какая-нибудь говорящая собака? Глупо, конечно, но почему сразу нет? Что с того, что собаки так не умеют, мир вокруг нас невероятно сложен и изменчив.
Помните, как английский писатель-философ-священник Джонатан Свифт вполне аргументированно доказывал, что лошади разговаривают, красочно описывая их язык? Да и фантаст-географ Жюль Верн считал, что собачья пасть гораздо лучше подходит для произношения слов, чем, к примеру, клюв попугая.
Если каким-то одним животным разговаривать можно, то почему никаким другим нельзя? Я бы разрешил. Хотя кто бы и зачем стал спрашивать у меня разрешения?
Снова темнота. Другой голос…
– Как он?
– Не хочет играть, лежит, не взял вкусняшки, не узнаёт меня, обижает собаченьку! Погладь мой зад?
– Фу, Гесс, иди отсюда. Сядь в углу, я сама.
Что-то невероятно лёгкое и нежное коснулось моего лба. Нет, это не была человеческая рука, скорее какой-то предмет, возможно, лебединое перо? Или я просто не заметил, как умер, а сейчас меня осматривают ангелы? Не знаю. Зачем бы я им, вообще без понятия…
