Я отдала бы всё за то, чтоб только быть
Хоть чьей-нибудь на этом дне Вселенной,
Чтобы, в конце концов, торжественно остыть
В заботливых руках любви обыкновенной1
– В камеру не смотреть?
– Да-да, на меня.
– Хорошо.
– И так, расскажите, пожалуйста, о тех результатах, которых удалось достичь за эти пять лет.
– Никаких.
– То есть…
– Мы не продвинулись ни на шаг в изучении этого феномена. Он не даёт новых загадок, но и на прежние вопросы отвечать не спешит.
– Оттуда ещё никто не вернулся?
– Нет. Эта чёрная дыра только забирает. Все, кто провалился в неё – исчезли.
– И подкопы не дают результатов?
– Нет. Чернота – плоская, как будто на лист бумаги разлили чернила, а они растеклись идеальным кругом и не промочили бумагу насквозь.
– Была совершенно сумасшедшая идея – сбросить на черноту атомную бомбу.
– Эта идея и сейчас есть. И поверьте, если что-то произойдёт, то её обязательно запустят.
– А что-то может произойти?
– Странный вопрос, учитывая, что пять лет назад посредине улицы образовалось это нечто.
– Год назад эту темноту сделали общественным достоянием. Памятником, если хотите…
– Главное – ограждение повыше.
* * *
На востоке появились первые лучи солнца, пробивающиеся сквозь густой мрак туч и стремящиеся одарить землю своим теплом, как близкие люди развевают тёмные думы и волнения. Но он где-то в тысяче километров от неё и сейчас готовится оторваться от земли и долгие и холодные полгода смотреть на мир с высока.
Рассвело. Часы пропищали семь.
– Алло?
– Да-да. Говори!
– Мы отправляемся на станцию. Взлёт через пару часов.
– Ты поел?
– Думаю, даже больше, чем нужно.
– Сколько ты можешь говорить…
– …не знаю…
– …я хочу долго!
– Конечно! – она услышала, как он улыбается. – У меня ничего нового. Вчера прошли последнюю подготовку. Ночь спал на удивление хорошо.
– Я снилась?
– Да, думаю, да. Ты же знаешь, я не помню снов. Если только чужие.
– Я вчера приготовила салат, значит. Нарезала огурчики, всё как надо. Потом стала резать колбасу и позвонила Юла. И знаешь что?
– Кот стащил колбасу?
– Нет, Юла беременна!
– А как же салат?
– Какой салат? А, не знаю. Сестра доделала. Ты меня слушаешь вообще? Полгода, между прочим, не услышишь.
– Ещё как услышу. Там специальные аппараты стоят. Они прослушивают таких, как ты…
– Это каких?
– Звёздочек на Земле.
– Ха! Это мило, но прошлый век!
– Быть современным – банально.
– Хочу фото из космоса.
– Своё?
– Да нет там никаких таких систем! Нет же?
– Не знаю, милая. Не знаю, что там есть, кроме пустоты.
– Здесь её тоже полно, даже больше, чем там.
– Нам пора.
– Но это же недолго!
– Надя?
– М?
– Я тебя люблю.
Небо было так близко, словно, вытянув руку, можно было задеть его, и оно лопнет как мыльный пузырь, а звёзды посыплются огромными каплями. Любовь к небу научила его терпеть безответные чувства, которые наполняли его душу каждую ночь. Но с момента их знакомства прошло уже немало лет. И теперь он не боялся протягивать руки к нему – всё равно не достать. А между ними ещё было стекло окна. Непреодолимая невидимая граница, которая нарушала единство. Он молча озирался по комнате в поисках нового вдохновения или мысли, что могла бы увести его по другой тропе. «Слабость» или «сладость»? Поменяй только букву. Чтобы не упустить крошечную, как птичий паёк, идею, он стремглав летел к столу и записывал её карандашом на бумаге – его можно стереть и не следа не оставить за собой.
Книги. Он не просто любил читать их. С неподдельной нежностью он листал их тонкие и мягкие, словно кожа девушки, странички. Когда-нибудь его мысли также напечатают на сереньких листах двенадцатым кеглем. Но слишком много времени прошло с момента их знакомства. И, быть может, он стал забывать. А там, где раньше было полно – теперь пусто и зияет чёрная дыра, которая впитывает в себя все чувства… Скорее, она, как бездонная пропасть, забирает всё, и ничем её не заполнить. А ведь ему так хочется, чтобы его талант оценили, чтобы он, придя домой, распаковал первый экземпляр книги, вдохнул запах типографского клея, прохрустел страничками, спрессованными огромным станком, а затем, наслаждаясь совершенством чёрно-белых страниц, поставил своё творение на полку. Но нет. Стены остаются молчаливыми, даже когда в них летят вазы или тарелки, они никогда не говорили и не проронят слова ни завтра, ни через месяц, ни через тысячу лет.
