Посёлок Степной, детский дом-интернат, март 1956 г.
Мартовское солнце нещадно припекало спины двух девчонок лет десяти, взгромоздившихся на подоконник. Пока строгие воспитательницы пьют чай, можно и посачковать – паркет никуда не денется.
Девочки беззаботно болтали ногами и вели непринуждённую детскую беседу, время от времени откусывая от краюхи, что удалось стащить из столовой после обеда.
– Наташ, а ты своих родителей помнишь? – неожиданно спросила курносая девчонка.
– Ты что, Лен? У тебя температуры нет? – Наташа удивлённо посмотрела на подругу и шутливо коснулась ладошкой её лба.
Та увернулась, отталкивая руку:
– Нету у меня никакой температуры! – ёршисто воскликнула Лена.
– Ладно, не обижайся, – неумело извинилась Наташа и обняла подругу за шею. – Я ж знаю, что ты о родителях говорить не хочешь. Прости.
– Не хотела, – смягчилась Лена, – но вот вдруг захотела… Так ты помнишь их?
Наташа задумалась. Вопрос подруги застал девочку врасплох.
Воспоминания накрыли её потоком.
Вот они идут на первомайской демонстрации, а она, Наташа, – ей года четыре – счастливо улыбается и машет незатейливым букетиком.
…они с папой заходят домой после детского садика. Их встречает аромат свежеиспечённых блинов. В печке потрёскивают дрова. Уткнувшись в маму носом, Наташа вдыхает запах. Запах уюта. И нет в мире ничего роднее.
– Наташ? – позвала Лена обеспокоенно.
Наташа вздрогнула и тут же почувствовала, как по щеке, оставляя горячий след, покатилась слеза. Резко отвернувшись, она украдкой смахнула её.
– Наташ?.. – подруга коснулась её плеча.
– Помню, Лен… – сглотнув предательский комок в горле, наконец прошептала девочка.
– Кем они работали? – так же вполголоса спросила Лена.
– Папка – милиционером, а мамка – медсестрой, – ответила Наташа уже увереннее, а потом неожиданно для себя добавила: – Их убили. Когда мне было шесть лет.
Она посмотрела перед собой невидящим взглядом. Ладошки сами собой сжались в кулачки.
– Недавно я поклялась, что обязательно отомщу… – и спохватилась: – А ты своих помнишь, Лен?
– Неа, – глухо отозвалась та. – Даже фотографии не помогли.
И она протянула овальный кулон на золотой цепочке. Наташа открыла его. Внутри оказалось три фотографии.
На первой она без труда узнала саму Лену. Здесь подруге было от силы лет пять.
Со следующей фотографии, с оторванным уголком, улыбалась молодая женщина. Сомнений не возникало, это мама Лены – так они были похожи.
При взгляде на третью Наташа нахмурилась: фотокарточка, с которой серьёзно смотрел молодой мужчина, была перечёркнута крест-накрест. На обороте она прочитала: «Папа».
– Откуда это? – удивилась Наташа.
– Меня ж постоянно таскали к Нин Ванне, – в глазах девочки мелькнули злобные огоньки, и она затараторила, – в последний раз, ну, помнишь, как Вовка Чибисов окно разбил? – подруга кивнула. – Ну её позвали, а я там осталась. В кабинете её. Ну и стала листать свою папку…
Наташа ухмыльнулась. Нина Ивановна Петрова, директор детского дома, перед «воспитательной беседой» доставала папку с личным делом детдомовца и грозила отчислением – сказывался долгий опыт работы в школе. И каждый еле сдерживал улыбку: куда она могла отчислить? К родителям, которых нет? Или к родне, от которой скоро вернут обратно? Смех да и только. Грустный смех.
– …открыла я его, – продолжала Лена, – а там он. А внутри мамка на фотокарточке… Мой он, Наташ. Мой…
– Ах вот почему ты перестала хулиганить? – осенило Наташу.
– Ага! – радостно воскликнула Лена и тут же погрустнела. – Так-то ей незачем моё дело. А мамка моя была… как её… врачом для животных, а отец не знаю. И знать не хочу. Он мамку обманул.
– Это как? – только и нашлась что сказать Наташа.
– А вот так! – почти закричала подруга. – Безотцовщина я. И он за это ответит!
