Инна Владимировна Пруссакова – прозаик, критик, публицист (1933–2002).
«Я родилась в Ленинграде», – так начинается ее автобиографический очерк, который вы прочитаете в этой книге. А мы сразу начнем с того, что в «Литературной газете» от 15 января 1966 года появилась заметка «Литературный год начался». В ней сообщалось о новом выпуске альманаха «Молодой Ленинград», где в компании уже известных прозаиков и поэтов (А. Битов, А. Кушнер, Г. Горбовский, А. Городницкий и др.) была опубликована повесть Инны Пруссаковой «Апрель».
До этого ее имя уже примелькалось как автора журнальных и газетных заметок о кинофильмах, обзоров последних выставок в Эрмитаже и Русском музее, а также статей о работе учителя-словесника в вечерней школе.
Повесть в альманахе «Молодой Ленинград» стала ее первой заявкой на литературное творчество. Но потом она почти двадцать лет писала свою прозу «в стол».
В ее архиве сохранились отрывки автобиографических рассказов тех лет, и в одном из них она вспоминает о важнейшем событии своей жизни: «В четырнадцать лет я увидела, что небо над Таврическим садом зеленится, точно яблочный бочок. В руки мне упала чистая блестка поэзии».
Много лет спустя она вспыхнет в рассказе «Блудный сын» в последнем воспоминании умирающего Рембрандта: о том, как свет «ближе к земле набирает силу, чтобы расцвести у самого горизонта, – и лиловым, и зеленым, точно яблоко…».
В юности Инне казалось, что ее призвание – поэзия, и она упрямо продолжала писать стихи, ожидая, что «вдруг слова чудесно выстроятся в чеканный ряд».
И это случилось, но не в стихах, а в прозе и публицистике, которая всегда, с самого начала была для нее художественным жанром. Она говорит об этом уже в самой первой своей опубликованной рецензии (1956) – на книгу Сергея Образцова «О том, что я увидел, узнал и понял во время двух поездок в Лондон»: «У нас как-то мало говорят о стиле публицистики, словно мастерство нужно только поэту, прочим же – ни к чему. А ведь самые умные мысли, выраженные в форме литературного штампа, теряют половину своей прелести, проскакивают сквозь решето памяти».
Через год она подтверждает эту мысль на деле – в рецензии на книгу Ива Монтана «Солнцем полна голова». Здесь еще не ее стиль: простые трудяги-французы, зарабатывающие гроши, непременные упоминания о баррикадах Парижской коммуны и тому подобная фразеология тех лет. Возможно, конечно, что руку приложил редактор, но блестка поэзии – ее собственная: «Речитатив вместо пения, и подлинную боль передает припев, когда Монтан напевает его с закрытым ртом, – так, как укачивают детей или собственное отчаяние».
И каждый, кто слышал, как поет Монтан песню «Опавшие листья», вспомнит и подумает: да, это так. Через много лет что-то похожее она увидит в улыбке Довлатова, которая может обернуться гримасой боли.
И впоследствии, о чем бы Инна ни писала, вспыхивали блестки поэзии, и самые нужные слова находили друг друга. Она пишет в эти годы статьи о художниках, и они построены художественно – от заглавия до последней фразы. К примеру, статья о пейзажистах – «портретистах русской природы» – озаглавлена «Родное лицо» и заканчивается словами: «Как бы ни менялось лицо нашей страны, мы всегда будем узнавать на этих полотнах родные черты». И опять хочется сказать: да, это так.
В ее архиве, на сохранившейся странице рассказа этих лет есть и ее собственный пейзаж.
«Стояла белая ночь. Город плыл в ночи – не спящий, а завороженный. Контуры замерших домов обведены сиянием. Между стен, над крышами, у кромки асфальта, струился прозрачный блеск, то с беззвучным шорохом развертывая свою ленту, то свивая ее.
