Богадельня

Бывший фармациус-отравитель при дворе Фернандо Кастильского становится ревностным монахом. Смешной подросток из села Запруды – сперва бродягой, а потом и наследником короны. Дочь Гаммельнской Пророчицы – талисманом хенингского Дна. Влиятельная Гильдия Душегубов творит Обряды, без которых плохо придется сильным мира сего. Благородные рыцари безоружны, зато простолюдины вооружены до зубов, согласно казенным предписаниям. И, этаж за этажом, воздвигается новый Столп Вавилонский, взамен разрушенного однажды.

А все потому, что иранский врач Бурзой, прозванный Змеиным Царем, шесть веков назад решил изменить мир к лучшему…

Жанры:	Боевое фэнтези, Историческая фантастика
Цикл:	Стрела Времени
Год публикации:	2007

Читать онлайн Богадельня

Итак, мы в общих чертах проследили разные методы воспроизведения чудесного и сверхъестественного в художественной литературе; однако приверженность немцев к таинственному открыла им еще один литературный метод, который едва ли мог бы появиться в какой-либо другой стране или на другом языке. Этот метод можно было бы определить как фантастический, ибо здесь безудержная фантазия пользуется самой дикой и необузданной свободой, и любые сочетания, как бы ни были они смешны или ужасны, испытываются и применяются без зазрения совести. Другие методы воспроизведения сверхъестественного даже эту мистическую сферу подчиняют известным закономерностям, и воображение в самом дерзновенном своем полете руководствуется поисками правдоподобия. Не так обстоит дело с методом фантастическим, который не знает никаких ограничений, если не считать того, что у автора может наконец иссякнуть фантазия. <…> Внезапные превращения случаются в необычайнейшей обстановке и воспроизводятся с помощью самых неподходящих средств; читателю только и остается, что взирать на кувырканье автора, как смотрят на прыжки или нелепые переодевания арлекина, не пытаясь раскрыть в них что-либо более значительное по цели и смыслу, чем минутную забаву.

Английский строгий вкус нелегко примирится с появлением этого необузданно-фантастического направления в нашей собственной литературе; вряд ли он потерпит его и в переводах. <…> Мы искренне полагаем, что в этой области литературы «tout genre est permis hors les genres ennuyeux»,[1] и, несомненно, дурной вкус нельзя критиковать и преследовать столь же ожесточенно, как порочный моральный принцип, ложную научную гипотезу, а тем более религиозную ересь. <…> Но самое большее, с чем мы можем примириться, когда речь идет о фантастике, – это такая ее форма, которая возбуждает в нас мысли приятные и привлекательные. <…> Нет никакой возможности критически анализировать подобные повести. Это не создание поэтического мышления, более того – в них нет даже той мнимой достоверности, которой отличаются галлюцинации сумасшедшего, это просто горячечный бред, которому, хоть он и способен порой взволновать нас своей необычностью или поразить причудливостью, мы не склонны дарить более чем мимолетное внимание.

Сэр Вальтер Скотт, баронет.

«О сверхъестественном в литературе».

Журнал «Форейн куотерли ревью», 1827 г.

Preludium

– Значит, чем более важно дело стражей, тем более оно несовместимо с другими занятиями – ведь оно требует мастерства и величайшего старания.
– Думаю, что это так.
– Для этого занятия требуется иметь соответствующие природные задатки.
– Конечно.
– Пожалуй, если только мы в состоянии, нашим делом было бы отобрать тех, кто по своим природным свойствам годен для охраны государства.
– Конечно, это наше дело.
Платон. «Государство»

Душегуб задерживался.

Солнце плавилось в тигле оконных витражей. Злое солнце февраля, жгучая ледышка зимы. Капли стекали в тронную залу, брызжа радугой на настенные шпалеры с оленями и трубадурами. Дерзко пятнали – пурпур! зелень! лазурь!.. – ослепительно белые сорочки рыцарей. Вассалы Дома Хенинга стояли рядами: ноздреватые сугробы, готовые скорей растаять под напором света, чем пошевелиться. У многих, чей род древностью соперничал с герцогским, были до локтей закатаны рукава, и ладони, много поколений не знавшие позорной тяжести оружья, гордо лежали на кожаных поясах.

Орден Колесованной Рыбы ждал.

Еще прадед нынешнего герцога Густава учредил орденский устав, огласив его во дворе замка. И он же, в качестве командора, преломил меч на плече первого из рыцарей Колесованной Рыбы – своего наследника, тогда еще молодого графа Вальриха цу Бальзенан. Осколки двуручного фламберга звонко ударились о плиты, которыми был вымощен двор, дружина выдохнула здравицу, и с тех пор цвет Хенинга готов был рискнуть головой в бою или на турнире, лишь бы обрести право вышить на правом плече знак: рыба, заключенная в колесо.

Продолжить чтение

Отзывы

Роман давно ожидал своей очереди. Меня отпугивало и настораживало название. Боялась... - совершенно зря, как оказалось. Название оказалось очень многозначным...

Это напоминало первое знакомство с мудрой и увлекательной книгой. Герои еще не стали друзьями, ожили не до конца, ты путаешься в именах и прозвищах, тонешь в девятом вале слов и фраз – взлетаешь на поверхность! глоток воздуха! и снова в пучины!.. Восторг постижения.

Жанр - философская альтернативная история.

Фирменная, типично-олдиевская книга: "условное идеальное" средневековье. Серьезные проблемы. Выразительные симпатичные герои в развитии, взрослении и становлении, в кризисах и победах...

В тексте - словно пружина натянута. Внутренняя энергия, готовая выплеснуться в любой момент. Сила. Удерживаемая. Сдерживаемая. Неистовая. Ломающая преграды. Сминающая расстояния и времена.

Олдиевский стиль.

Краткие, но потрясающе выразительные мазки:

Небо тлело на горизонте. Солнце вставало навстречу желтым рощам октября.

Свет дня, разбившись насмерть об узкие прорези свода над колоннадой, осколками рухнул на пол.

Вечер юлил вокруг. Разминал затекшие плечи ладонями ветра. Ронял звезды, тихим мерцанием утешая взгляд.

Солнце краснело от стыда, больше всего желая спрятаться от постылого мира с его мышиной возней.

Средневековье отличается от нашего обычного - чуть-чуть, слегка, в каких-то мелочах. Но одновременно - ого, насколько иной мир из-за этих небольших отличий!

Тем не менее - множество философских идей и мыслей абсолютно тождественны с нашим миром:

Даже если Господь впрямь создал людей по Своему образу и подобию – люди мигом превратили один образ во множество и одно подобие в тысячи.

Кто ревностным трудом постиг науку жизни, Того и царь богов не в силах погубить…

И... ДУХОВНОСТЬ. Подлинная, истинная, неподдельная.

Настоящей Духовности (в абсолютном и в относительном измерении - по отношению к объему романа) в "Богадельне" больше, чем в... другой книге, которую я прочитала перед этим, но отзыв на которую тут публиковать не буду.

Господи, почему мы умеем любить и убивать?! Почему не только – любить?! Почему ты изгнал нас из рая за различенье добра и зла, если мы их не различаем?!

Но как хочется, как иногда хочется верить – до тошноты, до колокольного благовеста в затылке! Верить, надеяться… не в себя, не на себя. Не только: в себя и на себя.

Не знаешь, как поступить? – поступай по-доброму. Ибо сам Господь добр. Он поймет и простит тебя, даже если твой выбор окажется ошибочным.

(звучит расширенная аллюзия к мудрости Санчо Пансы в "Дон Кихоте" и к фразе из "Близится утро" Сергея Лукьяненко)

Центральные проблемы романа:

* Бога-дельня; * филологическая - воссоздание, восстановление, обретение праязыка; * лингвистическо-философская - перевод некой Книги под названием "Пятикнижие"; по чистой случайности название этого тома совпадает с наименованием другой древней книги. :) Да-да. Ничего общего в этих двух "Пятикнижиях" нет. :)

Книжицы, написанной, по слухам, на языке животных, птиц и насекомых, способной просветить владык и вразумить советников.

Она – корень всякого знания и вершина всех наук, путеводитель ко всему полезному, ключ к поискам жизни будущей и средство спасения от ее ужасов; она удовлетворяет все нужды царей при управлении царством своим, и все потребности существования их…

Тексты оказались существенно разными, словно переводчик держал в руках иную книгу, лишь похожую на «Пятикнижие». Да и количество глав выросло.

Пресвитер Буд закончил собственный перевод «Пятикнижия» на сирийский. Сравнение показало: текст опять получился иной, во многом сходный с оригиналом, но во многом отличный от него и от пехлевийского варианта. Разное количество глав, разные притчи, выводы зачастую тоже разные.

...................

Угу. Вот именно. С авраамитским "Пятикнижием" точно такая же история. Так отож.

В завершение - прислушайтесь:

Шелест страниц – шелест волн. Ласкает, манит, притягивает. Нырнуть вниз головой, раствориться, забыться… Под гладью пергамента, под барашками-завитушками букв и знаков сокрыты бездны, тая секреты от робких, но доступные упорным.

Вам будет интересно

Кукла-талисман

Генри Олди

Закон будды Амиды превратил Страну Восходящего Солнца в Чистую Землю. Отныне убийца жертвует свое тело убитому, а сам спускается в ад. Торюмон Рэйден – самурай из Акаямы, дознаватель службы Карпа-и-Дракона – расследует случаи насильственных смертей и чудесных воскрешений, уже известных читателю по роману «Карп и дракон».Но даже смерть не может укротить человека, чья душа горит в огне страстей. И теперь уже не карп поднимается по водопаду, становясь драконом, а дракон спускается с небес, чтобы ст...