Бомж брел по улицам Санкт-Петербурга, иногда останавливаясь у мусорных баков, чтобы добыть себе пропитание. На нем висела, заношенная армейская шинель без ремня и на несколько размеров больше. На голове – шапка-ушанка, тоже армейская, еще образца семидесятых. На ногах – армейские ботинки без шнурков. Может, он их потерял, а может, надоело их завязывать, и он их просто выбросил. Никто на него не обращал внимания, да и ему до остальных не было никакого дела. Мысли его путались, но побеждала одна. Она двигала им, заставляла его идти дальше и вообще жить.
«Если сегодня найдется еды побольше… А может, найду и выпить, то устрою себе праздник, все-таки годовщина, как я встретил ее в Ессентуках. Боже мой, как это давно было, как давно. Да и вообще это было в той, первой, жизни, когда я был молод, и мне было море по колено. Затем была вторая жизнь, двадцать пять лет без нее. И вот теперь третья, совсем рядом с ней. Но, увы, не с ней».
Так он шел, размышляя, а его глаза в очках с треснутыми стеклами выискивали по тротуарам и мусорным бакам еду, выпивку или любое иное, что можно надеть, поменять, продать. Такова жизнь бомжа. Ему еще повезло, он отвоевал себе Марсово поле и его окрестности. Все же былая физическая подготовка не прошла даром. Он отстоял себе это место в рукопашном бою с другими бомжами. Особенно хорошо здесь летом и осенью, когда приезжает масса туристов, тогда, конечно, он «жирует». Дети бросают мороженое, никогда не съедают хот-доги полностью, рассыпают печенье и чипсы, роняют деньги. Конечно, еда уходит сразу в организм, а вот деньги, игрушки и одежда сортируются и прячутся в нишу под памятником Суворова. Там, внизу, есть такая ниша для электрических щитов, и места там много. За последние три года туда никто не заглядывал, да и вряд ли когда заглянет. Нева уже давно не выходит из берегов, и электричество исправно освещает памятник, исправно. Бывало, что подвыпившие граждане давали и большие суммы денег, можно было одеться, обуться приличнее. Но опыт подсказывал: как ни одевай шестидесятилетнего деда, он и останется дедом. Поэтому деньги складывались в тайник, на черный день. В эти теплые летние и осенние дни он грелся на солнышке под кустами сирени, пока не прогонят представители власти или не потревожит уборщик мусора. Благодать…
Зимой, конечно, было трудней, но он нашел вынимающееся окно под одним зданием. Забравшись туда в темное время суток, спал на теплотрассе подвала этого дома. Но с каждым разом было все труднее и труднее пролазить в это окошко и еще труднее вылезти из него – старость не радость. Раньше он спал под мостами, в бумажных коробках, укрывшись целлофаном. Мягко и тепло было под мостом, волны Невы хлестали по берегу, а ночью, когда открывались мосты и прямо из коробки было видно звездное небо над Питером. Но с усилением терроризма из-под мостов всех прогнали, ночлежек для бездомных так и не построили. А в той единственной ночлежке, можно было получить по морде или быть ограбленным такими же бомжами, как он, но моложе. Поэтому от ночлежки он сразу отказался, начал искать себе приют и нашел его в подвале одного из домов вблизи Марсова поля. Кстати, рыться в помойках его научили еще на спецподготовке в училище КГБ – он проходил практику добывания информации. Переодевшись под бродягу, рылся в помойке возле секретного института. Нарыл он тогда много, листы с грифом «секретно» и обрывки чертежей каких-то летательных средств – не то ракет, не то самолетов. А еще он нашел там золотую цепочку, видимо, случайно выброшенную кем-то на помойку. Так что не только рукопашный бой помог ему выживать в этом испытании жизни, но и спецподготовка по добыванию информации. Иногда в свои удачные дни, когда находил много еды и выпивку, Женя – так звали бродягу – наедался и, уже лежа в подвале, на матрасе, который он нашел тоже на помойке и, естественно, уложил на трубы теплотрассы, лежал и вспоминал свою любимую. Упиваясь воспоминаниями, засыпал сладким сном, и снилось ему далекое время из той, первой, его жизни.
