После 27 лет службы в Армии, пожилой майор со своей женой еврейкой и уже взрослыми детьми приехал в Израиль.
Работать они начали почти сразу- на третий день после того, как сошли с трапа самолета.
Работали все: и он сам, и жена, и дети, которые совмещали работу с учебой.
Он все умел и потому, спустя какое то время, нашел работу в гараже.
Ему платили гораздо меньше, чем местным, но больше, чем израильским арабам, которые работали здесь до него и на несколько порядков выше чем арабам из Газы, которые трудились здесь до своих собратьев из Тайбе (арабский город в Израиле).
Их зарплаты хватало на то, что бы позволить себе жить в центре страны, снимая трехкомнатную квартиру, платить счета, делать ежедневные покупки, иногда покупать не только то, что необходимо, но и то, чего просто хочется. Словом- жить.
Все было бы хорошо, но жена, работавшая в доме престарелых, надорвала спину и теперь сама нуждалась в постоянном уходе.
У жены здесь была многочисленная родня, но майор их недолюбливал. И вовсе не из за того, что они были евреями.
Те из родственников жены, которые жили в Израиле давно, смотрели на них как на бедных родственников- с явным превосходством и даже не пытались этого скрывать..
Когда они только приехали, Ева пыталась наладить с ними отношения.
Но родственники оказали им весьма прохладный прием.
У них была какая-то паталогическая ненависть к тем, кто приехал позже.
с их бывшей Родины.
Иногда даже казалось, что их объединяют не столько родственные узы, сколько ненависть.
Ненависть к арабам, русским и вобще гоям.
Ненавидели они дружно и с каким-то смаком.
Его они называли не иначе как генерал -майором, вкладывая в это обращение всю издевку, как будто у него не было даже имени. Этим «генерал- майор», произносимом с особыми интонациями и с особым подчеркиванием, родственники изливалали все свое злорадство маленьких людей, вдруг почувствовавших собственную значимость. Они злорадствовали по поводу гибели великой державы, вдруг почувствовав себя могущественными и значимыми. В своем стремлении принадлежать к победителями, они даже со своими детьми говорили только на иврите.
Иногда Андрей еле сдерживался, чтобы не съездить кулаком по этим сытым, лоснящимся от самодовольства физиономиям спекулянтов из Молдавии, уехавших в свое время из Союза, чтобы не оказаться в тюрьме.
Он никак не мог понять, каким образом они оказались вдруг победителями, а он, солдат великой армии, защитник великой державы, оказался побежденным. Среднего роста, худощавый, жилистый, с широкими скулами и почти совсем седой, он плохо вписывался в местный колорит. Его большие, цвета стали глаза и упрямый подбородок придавали ему весьма уверенный вид, но взгляд был странный, как будто кто то внутри него потушил свет.
Он взирал на окружавший его мир и не представлял себе, чем он здесь будет жить. Новая действительность напоминала ему виденное в Афганистане и республиках Средней Азии.
Такой же чужой мир.
Единственным, что он осознавал совершенно четко, это то, что его место не здесь.
Но возвращаться обратно было некуда, а искать лучшую жизнь за морями и океанами с больной женой было бы весьма сомнительным предприятием.
Все вокруг них пытались вписаться в окружающую действительность, заучивали расхожие выражения на новом для себя языке, пытались перенимать интонацию и манеру речи местных. Суетились по поводу квартир, машин, дополнительных заработков
А ему не хотелось ни вписываться, ни приспосабливаться.
Вся прежняя его жизнь была наполнена смыслом. Так, во всяком случае, ему казалось теперь.
