15 августа 1812 года. Война с Наполеоном
Н-ская губерния, деревня Лозовка усадьба помещиков Коробковых. Середина дня
Благодаря окну, разбитому кем-то из одуревших ввиду шаткости привычной власти мужиков, по комнате разгуливал шустрый ветерок, притащивший с собой несколько рано пожелтевших листьев, содранных с деревьев помещичьего сада. Об обломок стекла с тупым упорством билась жирная муха, по скудоумию не догадывающаяся вылететь в зияющую рядом с ней дыру. Графиня Амалия Львовна Коробкова, сухопарая сорокалетняя дама в темном дорожном платье, неестественно прямо застыла в высоком деревянном кресле, судорожно прижимая к плоской груди сцепленные в замок худые пальцы. Взгляд графини – неподвижный, отсутствующий, устремленный в какие-то недоступные остальным смертным дали, – до ужаса пугал молоденькую кузину Лизу, девушку нервную и впечатлительную. Пугал гораздо больше, чем неумолимо приближающиеся наполеоновские войска, чем поголовно пьяные, неуправляемые, вконец распустившиеся мужики. Лиза морщила хорошенький вздернутый носик, поминутно вытирала глаза и дожидалась лишь повода разреветься по-настоящему, например известия, что в имение уже вломилась французская солдатня или что лозовские крестьяне, недавно наотрез отказавшиеся грузить на подводы графские пожитки, окончательно взбунтовались и намереваются «поднять господ на вилы». Нарушить молчание она, однако, не решалась. Томительно тянулись минуты. Хулиганистый ветерок беззастенчиво трепал прически дам. Муха продолжала жужжать. Наконец в коридоре послышались шаркающие шаги. Обе женщины невольно напряглись. Скрипнула дверь. В комнату, отдуваясь, вошел управляющий поместьем Михаил Михайлович Скляров, или попросту Михалыч, – низенький, толстенький, плешивый старичок, верный слуга Коробковых, знавший графиню буквально с пеленок и потому позволявший себе в общении с ней некоторые вольности, впрочем вполне безобидные.
– Есть две новости, одна хорошая, другая плохая, – отвесив почтительный, но легкий поклон, доложил он.
– Начни с плохой! – осевшим голосом распорядилась Амалия Львовна. Кузина Лиза всхлипнула.
– Французы менее чем в пятнадцати верстах отсюда, – кряхтя, сообщил Михалыч.
– А х-хорошая? – Лицо Коробковой дрогнуло, налилось румянцем.
– Мужички больше не артачатся, спешно загружают подводы. Через полчаса должны закончить…
– Почему?! Неужто совесть проснулась?! – искренне изумилась графиня. Вчера лозовцы неведомыми путями получили от французского командования некую прокламацию, в категорической форме запрещающую жителям покидать свои дома[1], и, как водится, взбаламутились, вообразив, будто старые господа им больше не указ, а некий Тит Бутылкин, известный на деревне пьяница и бездельник, принялся туманно намекать, что он не кто иной, как чудесно спасшийся император Петр III[2].
– Да нет, не то чтобы совсем совесть, – на губах Склярова промелькнула едва заметная усмешка. – Но час назад в здешних краях объявился сотник Платова[3] с двумя казаками. Сено для лошадей промышляли. Сотник лыка не вязал. Поэтому я не решился представить его вам, однако мужикам намекнул: смотрите, мол, ребята. Наши-то недалече. За сопротивление законным господам не помилуют, а казаки, зверюги известные, так вообще всю деревню под нож пустят. Им это как два пальца… Кх-кх… Простите, барыня. Вырвалось!
– И они поверили?! – усомнилась Амалия Львовна.
– Конечно! – ухмыльнулся управляющий. – У страха глаза велики.
– Слава Богу! – облегченно вздохнула графиня и размашисто перекрестилась. – Скорей бы уехать!
Лиза все-таки разрыдалась. От радости…
Вскоре после того как графские подводы скрылись за горизонтом, Михаил Михайлович с чувством выполненного долга неторопливо прогулялся по покинутому дому, мимоходом заглянул в будуар графини и вдруг замер как громом пораженный.
