Петерс остановился перед высокой дверью, расправил гимнастерку под ремнем и уверенно постучал.
– Войдите, – раздался приглушенный голос.
Яков Христофорович перешагнул порог кабинета Председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии.
– Вызывали, Феликс Эдмундович? – от дверей спросил Петерс, не решаясь проходить без приглашения.
– Проходите, Яков Христофорович, – по-дружески пригласил Дзержинский, показав на свободный стул, стоящий от него по правую руку.
Петерс сел и в ожидании посмотрел на Дзержинского. Между Председателем ВЧК и его заместителем, Петерсом, с первых же дней сложились товарищеские отношения. Но вместе с тем их продолжала разделять невидимая черта, которая всегда незримо присутствует в отношениях начальника и подчиненного.
Вряд ли она когда-либо будет пересечена.
Дзержинский не любил панибратских отношений, а Петерс не смел сближаться в силу служебной дисциплины. Кроме того, Дзержинский был значительно старше своего заместителя, а в сочетании со значительным партийным опытом это очень много значило. По мнению Петерса, Феликса Эдмундовича по праву можно было бы назвать стариком.
– Что вы можете сказать об Игнате Сарычеве?
Петерс невольно напрягся.
Сарычева Яков Христофорович знал еще по совместной работе в Питере, именно он рекомендовал его Дзержинскому в качестве председателя московской Чека. Феликс Эдмундович обладал хорошей памятью, помнил мельчайшие подробности всех дел, которыми пришлось заниматься, а следовательно, не мог не помнить его рекомендации.
А если так, тогда что может стоять за вроде бы безобидным вопросом?
Петерс считал, что московские чекисты с назначением Сарычева только выиграли. Умный, бескомпромиссный, умеющий работать круглые сутки напролет, он локомотивом прошелся по преступности, и его бурная деятельность уже давала первые серьезные плоды.
К тому же подавляющее большинство дел Сарычев контролировал лично и, обладая въедливым умом, вникал в их обстоятельства глубоко, не оставляя никаких неясностей.
Привлечь бы в Чека еще с десяток таких работящих матросиков, и можно тогда с уверенностью сказать, что волна преступности будет сбита в ближайшие недели.
– Кхм... Мне кажется, что Сарычев хороший, инициативный работник. Он уже много сделал... – чуть растягивая слова, отвечал Петерс, стараясь выглядеть как можно увереннее.
Выдержать пронзительный взгляд Председателя ВЧК было чрезвычайно сложно: Дзержинский не просто смотрел – он буравил переносицу собеседника, как если бы хотел узнать, что прячется в глубинах его подсознания. Яков Христофорович не раз становился свидетелем того, как заматерелые преступники начинали ломаться и давать показания, стоило им только пообщаться с Дзержинским.
А может, Феликс Эдмундович наделен каким-то сверхъестественным даром, позволяющим ему влиять на волю людей?
Тьфу, дьявол! До чего только не додумаешься. Ведь большевики не верят в подобную чертовщину!
– А вам не кажется, что Сарычев начал уставать? – помолчав, спросил Дзержинский.
Ах вот оно в чем дело. Легче не стало, но ситуация несколько прояснилась.
– Возможно, что и подустал. Сарычев много работает. Все мы люди и время от времени нуждаемся в отдыхе. Но это не мешает ему приходить на работу раньше всех и позже всех уходить.
– Так-то оно, конечно, так, – неопределенно протянул Дзержинский.
Пальцы Петерса невольно вцепились в подлокотники кресла, фаланги пальцев побелели. С эмоциями надо уметь справляться. Он мгновенно ослабил хватку. Интересно, заметил ли Дзержинский? Наверняка... С его-то наблюдательностью!
Взгляд Феликса Эдмундовича становился все более пронзительным, выворачивал душу наизнанку. Даже ему, заместителю начальника ЧК, становилось как-то не по себе, а что тогда говорить об откровенной контре!
