У Петрова была болезнь: он все время ждал важных сообщений. Возвращался ли он из командировки или просто приходил с работы, первое, что он спрашивал у жены: «Мне никто не звонил?» То, что он три или четыре раза на день заглядывал в почтовый ящик, об этом и говорить не приходится. Жена у Петрова – коренная москвичка – была полной его противоположностью, она ниоткуда не ждала никаких сообщений, все родственники ее жили в Москве, общались они, когда хотели, по телефону, обычные разговоры, то да се, ничего сверхважного, просто жизнь. А Петров болел телефоном. И не пустая болтовня интересовала его, не обычные дежурные звонки, а именно вот это – важные сообщения. Когда-то он приехал в Москву с Урала – учиться в университете, окончил факультет журналистики, женился на москвичке и, естественно, как всякий провинциал, делающий себе карьеру в Москве, добился этого с помощью двух друзей: телефона и почтового ящика. Телефон и почту он боготворил – обо всех важных переменах в своей жизни он узнавал либо из телефонного аппарата, либо из почтового ящика… Разве мог он забыть, например, как однажды зазвонил телефон и густой мужской голос спросил у него:
«Владислав Юрьевич?»
«Да, да».
«Добрый день. Вас беспокоит ответственный секретарь журнала Петухов. Мы прочитали ваш очерк, думаем ставить его в номер. Вы давно пишете на морально-нравственные темы?»
«Да как вам сказать… – Голос Петрова, хотя он и сдерживал внутреннее волнение, слегка подрагивал. – Пожалуй, это мой первый серьезный опыт в этом роде…»
«Вы разве не профессиональный журналист?»
«Я учусь в университете, на факультете журналистики. Четвертый курс…»
«Ну что ж, Владислав Юрьевич, от души поздравляю вас! Надеюсь, на этом наше сотрудничество не закончится…»
Разве это был не один из самых счастливых дней в его жизни?! Впервые у него взяли очерк не в газету (что газета, тьфу!), а в журнал, в знаменитый столичный журнал, расходящийся миллионным тиражом по всей стране.
Или мог ли Петров забыть, как в одно прекрасное утро – лет через пять после первого звонка – тот же голос проворковал ему дружески:
«Слушай, старик, а мы выдвигаем тебя на премию года…»
«Шутишь, Семеныч?!» – А ведь опять Петров еле сдерживал волнение, хотя, казалось бы, за последние годы стал тертым калачом в журналистике.
«Короче, старик, с тебя столик в «Арагви». И принеси к четвергу фотографию. Дело решенное, редколлегия поздравляет тебя!»
Или как забыть Петрову голубой конверт, который однажды он достал из почтового ящика и вздрагивающими пальцами распечатал его прямо там, внизу, на лестничной площадке?! На фирменном бланке с печатями сухо (сухо, но сколько в этом было поэзии!) сообщалось, что московская секция Союза журналистов СССР поздравляет тов. Петрова В.Ю. с принятием его в члены Союза журналистов и желает ему дальнейших творческих успехов.
Мог ли Петров после этого не боготворить телефон и почтовый ящик?!
В тот день среди газет и журналов Петров обнаружил в ящике извещение о денежном переводе. Сердце его радостно екнуло: 500 рублей! Он стал лихорадочно вспоминать: где и за что могли начислить такой гонорар? В нескольких журналах лежали статьи, в одном издательстве взяли опубликованный уже очерк для коллективного сборника, что еще? Во всяком случае, в ближайшее время он не рассчитывал на такой большой гонорар. Петров повертел перед глазами извещение – не сразу и поймешь, откуда оно, пока не пойдешь на почту и не заполнишь оставшуюся часть бланка. Петров улыбнулся: откуда бы ни были, деньги есть деньги. Тем более приятно, что деньги неожиданные и такие большие…
Не заходя домой, Петров тут же отправился на почту.
Роста Петров удался не просто высокого, а очень высокого – сто восемьдесят девять сантиметров. Худой, с широкими плечами, в потертых джинсах, в спортивной майке-ковбойке, в ботинках-кроссовках, он больше походил на баскетболиста, развязного и вальяжного – если судить еще и по походке, чем на журналиста. И очки он никогда не носил. Даже блокнотов не заводил, ничего туда не записывал, во всяком случае – на виду у героев, о которых собирал материал. Он просто как бы ненароком, мимоходом интересовался их жизнью, порой даже спорил с ними, вызывал на откровенность, человек терял бдительность, начинал выговариваться, выдавать сокровенное и наболевшее. Очерки у Петрова получались задушевные, теплые, с проникновением в человеческую психологию. Обычно герои, читающие позже о себе, несколько терялись (он же столько сокровенного о них рассказывает!), а потом ничего, смирялись: вроде они действительно такие, во всяком случае – похожие, и наврано мало. Любили очерки Петрова и читатели – об этом говорили письма, которых немало приходило в редакцию после его публикаций.