Царь и Бог. Петр Великий и его утопия
Петр Великий, первый российский император, – одна из самых заметных и противоречивых фигур мировой истории. Годы правления Петра I – это эпоха реформ и кардинальных изменений, коснувшихся всех сфер жизни русского общества. Вместе с тем реализация планов царя по преобразованию России, превращению ее в мощную европейскую державу потребовала небывалых жертв. В жертву своей грандиозной мечте Петр I принес и собственного сына – царевича Алексея, наследника престола, обвиненного в заговоре против отца-самодержца.
Книга известного писателя, историка, публициста Якова Гордина, основанная на обширном документальном материале, погружает нас в Петровскую эпоху В центре внимания автора – личность монарха, движимого представлением о собственной высокой миссии и пользующегося неограниченной властью, а также сложный, постепенно возникший и неразрешимый конфликт между ним и его сыном. Личная трагедия Петра I – «дело» царевича Алексея и его убийство – имела серьезные последствия для русской истории и до сих пор нуждается в осмыслении.
Издание снабжено вклейкой с иллюстрациями и будет прекрасным подарком всем любителям отечественной истории.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
| Жанр: | Популярно об истории |
| Цикл: | Не является частью цикла |
| Год публикации: | 2025 |
Читать онлайн Царь и Бог. Петр Великий и его утопия
Он Бог, он Бог твой был, Россия.
М. В. Ломоносов
– Он придет, и имя ему человекобог.
– Богочеловек?
– Человекобог, в этом разница.
Ф. М. Достоевский. Бесы
Non-Fiction. Большие книги
© Я. А. Гордин, 2025
© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Азбука>®
Автор читателю о герое
«…Всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, по моему разумению в сущности история великих людей, потрудившихся здесь на земле», – писал Томас Карлейль[1]. Мысль Карлейля не безусловна. Скажем, Лев Николаевич Толстой придерживался противоположной точки зрения, и его взгляд ближе автору этой книги. Но нам никуда не деться от того, что именно «герои», «великие люди» дают исследователям человеческой истории яркий и смыслосодержащий материал, который позволяет в известной мере осознавать суть тех или иных явлений мирового процесса.
Не много найдется в мировой истории персонажей, которые в такой степени заслужили титул Великого, как царь Петр I, и заставили массу мыслящих людей размышлять об уроках произведенных им потрясений.
Философ, политик, боевой офицер Первой мировой войны, обладавший, соответственно, глубоким многообразным опытом, Федор Августович Степун, один из блестящей плеяды русских мыслителей XX века, закончил свою мемуарную сагу «Бывшее и несбывшееся» горьким признанием: «Хотя мы только то и делали, что трудились над изучением России, над разгадкой большевистской революции, мы этой загадки все еще не разгадали»[2].
Он писал это в эмиграции, в 1948 году.
Признание Степуна, на мой взгляд, могут повторить честные исследователи, годы труда положившие на изучение революции Петра и личности великого революционера.
В грандиозной эпопее Петра Великого все поражает своим трагическим размахом – от военных планов до семейной драмы (финал его отношений с Екатериной и казнь ее любовника), от геополитических мечтаний до страстного увлечения «уродами», собираемыми в Кунсткамере, от свирепой ломки старомосковского быта и его нравственных представлений до лихорадочного возведения новых учреждений, от трогательной нежности к младенцу Петру Петровичу, последней надежде на достойное продолжение династии, до безграничной жестокости и непреклонной ненависти к старшему сыну.
Все в бытии Петра Алексеевича принимало гомерические формы, включая и пьянство при его дворе.
И потому неизбежно вспоминается суровая формула, предложенная Пушкиным для восприятия гибели декабризма: «Не будем ни суеверны, ни односторонни 〈…〉 но взглянем на трагедию взглядом Шекспира»[3].
Пушкин предлагал соотнести масштаб события с масштабом восприятия, то есть с выбором критерия для оценки явления. Обладая мощным инстинктом историка, он сознавал, что проблема выбора масштаба восприятия – одна из ключевых во взаимоотношениях с событиями и персонажами.
В сентябре 1833 года, по пути в пугачевские места, за месяц до того, как он начал писать «Медного всадника», Пушкин сказал Далю о своих занятиях историей Петра: «Я еще не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина: он слишком огромен для нас близоруких, и мы стоим еще к нему близко, – надо отодвинуться на два века, но постигаю его чувством»[4].
Удивительным образом через сорок лет, в письме к Николаю Николаевичу Страхову от 12 декабря 1872 года, Лев Николаевич Толстой другими словами повторил ту же мысль: «Обложился книгами о Петре и его времени, читаю, отмечаю, порываюсь писать и не могу… На что ни взглянешь, все задача, загадка, разгадка которой только возможна поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут»[5].
В «Медном всаднике» Пушкин предложил поэтическую разгадку, но как историк пришел, скорее всего, к горькому осознанию неразрешимости задачи в близком будущем.
