Михаил Романов и племянница пристава Хлопова
Михаил Федорович (годы правления: 1613–1645)
Первый государь из рода Романовых правил под девизом «Любовь выше ненависти». Михаил, с детства терпевший гонения властей, умел сострадать людям, решал все проблемы мирным путем и подружился с западными соседями. Оказалось, что гибкость и доброта – лучшие инструменты для главы страны. Михаил вытащил народ из чудовищной Смуты, построил счастье в семейной жизни и основал крепкую монархическую династию, простоявшую три века.
С приставом Хлоповым Михаил познакомился в пятилетнем возрасте, когда отбывал ссылку – сначала в тюрьме для особо опасных государственных преступников в хмуром Белозерске, затем в старом крестьянском доме в селе Клин Юрьев-Польского уезда. Вероятно, тогда же он познакомился с племянницей пристава, Марией Хлоповой, которую любил без памяти всю свою жизнь и на которой потом мечтал жениться. Увы, со свадьбой не сложилось: суровая мать Михаила сначала отравила девушку, а затем отправила ее в ссылку просто потому, что планировала женить сына на другой.
Машенька Хлопова внимательно огляделась по сторонам. Никого. Дядя Василий пошел домой обедать, а второго пристава, злого дядьку Жеребцова, она только что видела в гостях у сельского старосты. Толстяки сидели на лавке под раскидистой яблоней и пили холодный квас из больших деревянных кружек, утирая пену с усов и шумно отдуваясь, как кони после галопа. Краем уха Машенька слышала, как Жеребцов затеял со старостой спор про поляков, а значит, посиделки затянутся надолго. Время для свершения задуманного есть.
Девочка забежала за угол старого забора, потянула вправо знакомую занозистую доску – вот и хорошая щель получилась. Взрослый бы тут не пролез, а худенькая девчушка легко пробралась, даже синий сарафанчик за гвозди не зацепился.
Прошмыгнув через двор, испепеленный солнцем, Машенька тихонько поскреблась в покосившуюся дверь, едва державшуюся на одной петле. Дверь тут же открылась, словно Миша стоял и ждал, пока в нее постучат. Из избы вырвались запахи простой крестьянской еды – капустных щей да свежего ржаного хлеба.
Миша робко улыбнулся Машеньке, а она деловито спросила:
– Идём?
Миша нерешительно обернулся назад, в прохладную темноту. Что там делается, было не разглядеть. Бычьи пузыри в окнах света почти не пропускали. Другое дело – дом Машенькиного отца, боярина Ивана Хлопова, украшенный настоящими слюдяными витражами на зависть всему селу.
– Матушка, можно? – спросил Миша у неясной фигуры, хлопочущей у стола.
– Ой, не нравятся мне ваши затеи, – из темноты выступила невысокая крепкая женщина с грубыми морщинами на еще молодом лице. – А вдруг увидят вас? Только-только жизнь на лад пошла… Опять в монастырскую темницу нас всех посадят.
Мишину маму Машенька побаивались. Марфа Ивановна была жесткой и скрытной. Никогда нельзя было понять, о чем она думает, что там таится за этими маленькими проницательными глазками.
– Марфа Ивановна, мы как мышки, никто нас не заметит, – взмолилась Машенька. – Никогда не замечали.
– Марфа, и правда, отпусти Мишу, и Танечка пусть с ними идёт, – в сенях показалась тётя Миши, очень милая и добрая Анастасия Никитична, с золотой косой до пояса. – Детям купание на пользу. Посмотри, как они здесь поправились, успокоились, и ножки у них меньше болят… От солнца и воды вся сила.
Машенька радостно закивала. Анастасия Никитична ей очень нравилась. Такая рассудительная, спокойная, а какая мастерица! Вышивка на Мишиной рубашке – ее рук дело. Словно богатый царский наряд смотрится; но, если приглядеться как следует, жемчуга и золото – всё не настоящее, а искусно вышитое простыми цветными нитками.