Глава 1
Маниакальный дворник, или Новое «дело» Ивана Федоровича Воловцова
Иван Федорович почесал пятерней пробивающуюся проплешину и крепко задумался. Карьера в России – вещь зачастую непредсказуемая и замысловатая. Можно лет семь добираться от коллежского регистратора до губернского секретаря, а можно года за четыре вырасти от титулярного советника до коллежского.
А что такое коллежский советник?
Во-первых – это уже «его высокоблагородие».
Во-вторых – два просвета в петлицах.
Ну а в-третьих – не за горами маячившая должность прокурора статской коллегии.
Словом, коллежскому советнику Ивану Федоровичу Воловцову, судебному следователю по наиважнейшим делам, уже два года как служившему в Департаменте уголовных дел Московской cудебной палаты, жаловаться на судьбу было грех. Впрочем, перевод его из Рязани в Первопрестольную был вполне заслуженным: несколько раскрытых громких дел, прогремевших на всю Российскую империю, и орден Святого Станислава третьей степени, полученный из рук самого генерал-губернатора, красноречиво свидетельствовали об его таланте сыщика. За состоявшимся переводом в девятьсот первом году последовало назначение чина коллежского советника, что, несомненно, вызывало уважение его нынешних сослуживцев. А ему новое положение давало возможность вести себя в следственном деле весьма независимо, не оглядываясь на расположение и волю высокого начальства. Жалованье в семьсот пятьдесят рублей плюс казенная квартира в Кавалерском корпусе, где проживали сенатские и судебные чиновники, тоже было весьма нехудо.
Иван Федорович только что закончил следствие по делу «маниака» Нурмухаметова, дворника и привратника днем и душителя и насильника – ночью. Как впоследствии оказалось, Габдрахман Нурмухаметов страдал тяжелейшей бессонницей и после двухмесячного бодрствования и дремы урывками по часу-полтора стал поначалу галлюцинировать и заговариваться, а потом как-то замкнулся в себе и, очевидно, тронулся рассудком. По крайней мере, трудно было объяснить здравым смыслом его преступные деяния. Ночью Нурмухаметов заходил в какой-нибудь притон, покупал самую что ни на есть завалящую блудницу за пятиалтынный или двугривенный, раздевал донага, избивал и, засунув в рот кляп из тряпок и ветоши, насиловал. Именно насиловал, неистово и немилосердно, хотя, заплатив деньги, мог просто реализовывать свое «законное» право на получение телесного удовольствия. После подобных действий Габдрахман Нурмухаметов душил несчастную и разбивал ей лицо молотком, который постоянно носил в специально пошитом внутреннем кармане чекменя.
Бывало, что «маниак» пребывал в ином настроении, а может, просто не имел должных денег, в этом случае он поджидал свою жертву близ какого-нибудь притона в арке или в проходном дворе, чаще всего неосвещенном, куда любят заглядывать падшие женщины или прячутся от преследования «марухи» и воровки разных мастей, и очень терпеливо, удавом, вышедшим на охоту, ждал своего часа. А потом стремительно набрасывался на жертву, оглушал ее молотком и совершал гнусное дело…
Так Габдрахман Нурмухаметов лишил жизни, истерзав до неузнаваемости, от двенадцати до пятнадцати проституток и девиц легкого поведения (точного числа жертв так и не удалось установить), а также купеческую дочку Настасью Крашенинникову с ее гувернанткой Софьей Ступициной, которые возвращались ночью домой на извозчике после затянувшейся вечеринки. Еще на совести бывшего дворника была смерть довольно известной поэтки-эгоэстетки Аделаиды Казимировны Герцингер, нанюхавшейся германского марафету из аптеки братьев Штуцер и заблудившейся потом в московских тупичках и переулках. И хотя лица Крашенинниковой и Ступициной представляли сплошь кровавое месиво, они были узнаны несчастными родителями Насти Крашенинниковой и близким другом Софьи Ступициной, держателем атлетического клуба «Геркулес» Федором Коноваловым-Быковским, по одежде. Аделаиду Герцингер же, несмотря на то, что ее голова не имела ни единой целой косточки, признали по родимому пятну в виде сердечка на левой ягодице поэты-символисты Константин Бальмонт и Валерий Брюсов.
