Солнце сияло и переливалось на чистом, без единого облачка, весеннем небе.
Оно как бы купалось в этой прозрачной голубизне, становилось еще ярче, набирало силу. Последние островки снега прямо на глазах съеживались, темнели, пытались спрятаться в тени домов и подворотен. Потоки теплого воздуха поднимались от земли дрожащими прозрачными столбами, и было забавно смотреть, как изламывались и плясали в них очертания домов и деревьев, силуэты идущих по улице людей.
В воздухе стоял несмолкаемый птичий гвалт, слышались шаги прохожих, их голоса, гул пролетающего где-то далеко самолета. Доносившиеся звуки были неожиданно звонкими и отчетливыми. Так бывает, когда закрываешь уши ладонями, а потом резко убираешь руки. И еще, конечно, запах: запах талого снега, запах проснувшейся земли, пропитанной живительной влагой, запах лопнувших на деревьях почек; в общем, тот самый, ни с чем не сравнимый запах весны врывался в комнату через открытую форточку.
Алена тяжело вздохнула и отвернулась от окна. Ей было совсем невесело, да и кто бы на ее месте радовался, заболей он в такое замечательное время. Другое дело – осенью, или зимой – вот когда можно болеть в свое удовольствие. Так нет, надо же умудриться простыть в такой неподходящий момент. Хотя, по правде сказать, осенью и зимой Алена тоже болела; вообще крепким здоровьем она не отличалась. Особенно слабым местом были у нее уши: отиты следовали с удручающей периодичностью – то правосторонний, то левосторонний, а то и оба сразу.
Вот и сейчас Алена сидела у окна с компрессом на правом ухе. На столе перед ней лежала раскрытая книга, но сосредоточиться на чтении никак не удавалось; что-нибудь за окном постоянно отвлекало ее внимание. Вот с улицы раздались знакомые голоса. Это девочки из Алениного третьего «Б» шли в школу. Алена с завистью проводила их взглядом. Вот сейчас они завернут за угол дома, шапочки и береты тут же окажутся в портфелях и сумках, а пальто будут расстегнуты нараспашку. Как бы хотелось и Алене вот так же, в распахнутом пальто и легких туфельках пройтись вприпрыжку по высыхающему асфальту, подставив лицо ласковому весеннему ветерку.
Алена снова вздохнула и уткнулась в книгу. Послышался звук открываемой входной двери. Это мама вернулась из магазина. Она вошла в комнату, на ходу расстегивая куртку; глаза ее весело блестели, лицо раскраснелось.
– Ой, Аленка, какая там погода!
– Да вижу, – буркнула Алена. – Ты что, в классики играла что ли?
– Нет, я рыбу купила, совершенно случайно. Удивительно, весной – и вдруг живая рыба.
Алена встала из-за стола и пошла за мамой на кухню. Там в мойке лежала пузатая рыбина с полметра длиной, с большими колючими плавниками и выпученными красными глазами.
– Видишь какая, – мама начала повязывать передник. – Последняя досталась. За мной Даниловна стояла; что там было, когда ей сказали, что рыбы больше нет. Просто кошмар! Они, наверное, посейчас пытаются всем магазином выловить что-нибудь в том баке. Думаю, она запросто может заставить их процедить всю воду через марлю.
Даниловна, женщина неопределенного возраста и какой-то серой, невзрачной внешности, жила в их же доме, числилась то ли дворником, то ли смотрителем лифтов и отличалась вздорным, скандальным характером, за что и получила от детей кличку Крокодиловна.
– Мам, а что это за порода? – Алена пыталась пальцем открыть рыбе рот. – Карп или толстолобик?
– Да вообще-то не похоже. – Мама подошла к раковине с ножом в руке и оценивающе посмотрела на рыбу. Потом пожала плечами:
