Из медпункта Юля выходит вовремя. Не торопясь запирает за собой дверь, легко сбегает по ступенькам медпункта, ныряет в машину.
– Приве-е-ет, – она тянет с теплом, и лезет обниматься. Отстраняется от меня с удивленным видом.
– Все в порядке? Ты какой-то…
– Какой?
– Усталый, – наконец ставит диагноз Юла, – и загруженный. Много работы сегодня было?
– Много, – соглашаюсь, отчасти потому что так оно и есть, ну и на самом деле – так проще. Проще не пояснять, почему я ощущаю себя пропущенным через мясорубку. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Она чуть замирает, будто не понимая о чем я говорю.
– Два часа назад тебе стало плохо. Ты даже не смогла прийти оказать помощь Анжеле.
– А, да, прости, – Юла морщится досадливо, хлопая себя по лбу, – совсем у меня мысли расплываются со всеми этими гормонами. Да, мне лучше. Правда я почти час не отходила от белого друга. Нужно сменить витамины.
– Сменим, – киваю на автомате и завожу мотор. Внутри будто стадно отвела душу стая котов. Изодрали душу в лохмотья, пометили все что только можно. И настроение – подозревать всех и вся. Слышать странные нотки фальши даже там, где их нет.
Нет.
День был сложный.
Не удивительно, что мне даже в голосе невесты слышится что-то не то.
– Боже мой, – Юла подскакивает, когда на проходной я приостанавливаюсь, чтобы пропустить машину полиции, – откуда у нас здесь?..
– Я вызывал, – пожимаю плечами, – сегодня кто-то запер Анжелу в одном стойле с больной, взвинченной лошадью. Это тянет или на хулиганство, или на кое-что похуже. К тебе не заходили?
Юла качает головой, закусив губу и отчаянно цепляясь в свои колени.
– Значит, завтра зайдут, они обещали провести детальное расследование. Эндж правда нельзя сейчас беспокоить, а без её показаний будет сложнее, но записи с камер у конюшни уже сняли.
– Она там пострадала? – Юла звучит потрясенно. – Сильно?
– Нет, она просто перенервничала, – я решаю никак не комментировать события после конюшни, – сильно перенервничала. В её положении и это может быть фатальным.
– Да…
Юля замолкает, переваривая, да и мне говорить не особенно хочется. Наговорился сегодня вдосталь, разъясняя приехавшему следователю, зачем я их вызвал.
– Жалко её, – неожиданно произносит Юла, – она одна, совсем одна, беременная… Теперь еще и в больнице. Ты говорил, что родных у неё нет.
– Не помню, чтобы я это говорил, – лишь озвучив, понимаю, что опять докапываюсь до несущественного, – мало. Отец и мать погибли, из более-менее близких – только тетя.
– Грустно, – Юля задумчиво перебирает пальцами по животу, – одна, в больнице и навещать-то почти некому. Ей, наверное, очень тоскливо там. Может, стоить её проведать?
– Плохая идея.
Я помню, насколько убийственные глаза были у Эндж, когда я вынудил её ехать с нами в одной машине. Её идея добираться общественным транстпортом была паршивой, но моя тоже не отличалась особой гениальностью.
– Почему? – Юля удивленно разворачивается ко мне. – Мы коллеги, я ей сочувствую, почему мне нельзя навестить её?
Потому что…
Объяснить это сложно даже для самого себя.
Она двигается дальше – это я уже понял. Она игнорирует то, что между нами было, так же старательно, как и я.
Но я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь она будет находить встречу с моей невестой ободряющей.
Вот только объяснить последней причины этого… Оказывается куда сложнее, чем я ожидал.
– Анжела очень закрытый человек, – надеюсь, что формулировал ответ не слишком долго для подозрений, – и со всеми своими коллегами она предпочитает держать дистанцию. Это помогает в её руководящей деятельности. А ты, как ни крути, её подчиненная.
Юля принимает мой ответ, недовольно поджимая губы. И молчит довольно долго, явно обижаясь на меня за мой отказ. Я несколько раз пытаюсь её разговорить, потом – решаю не дергать. И самому есть что обдумать.
