I
Верхние крылья белые, с кремово-желтой оторочкой по краю. На каждом по черному, неровному, как клякса, пятну. Нижние крылья желтые, в мелких серых точках. Обсыпаны ими как пеплом. Длинные булавовидные усики. Мохнатое брюшко. Похожа на белянку1. Но великовата для обычной.
Это все, что Линер может сказать. Знания ее в этой сфере отрывочны. Все от отца. От его теперешних разговоров.
«Кто в этом суховатом пенсионере угадает генерала безопасности в отставке?» – иногда спрашивает она себя и тогда ей кажется, что бабочки не более чем маскировка, а окружающие просто чего-то не знают…
Жаль, что отца нет в городе. Некому определить по имаго2 вид и рассказать подробности его метаморфоза. Некому и разъяснить, как живая бабочка появилась здесь, за окном, на четырнадцатом этаже высотки, в последнюю неделю декабря, в метель. Впрочем, она и так знает причину. Ночь без сна. Просмотр десятка камер – метро в час пик. Тысячи людей. Вестибюль, зал, вагоны… Каждая мелочь перед взрывом имеет значение. Увидеть и записать. Разбить на группы. Связать их между собой. Потом взрыв. Тела. Их фрагменты. В которые тоже приходится всматриваться. Не лучшее занятие для женщины на седьмом месяце. Эта чашка брекфеста пятая. С килограмм зеленых яблок. Оскомина, которую не сбила плитка горького шоколада. Гора огрызков на стеклянном столике, в тени ненаряженной новогодней елки. То еще питание для двойни. Поэтому никакой бабочки за окном нет. Творец бабочки – ее сознание, рассерженное недосыпом и этими двумя в животе. Они дерутся всю ночь и успокаиваются только к рассвету. То, что наблюдает раз за разом их мать, им явно не нравится. Они протестуют как могут. Они не знают, что такое присяга. Они не знают, что такое приказ. Они еще там, где этого нет и быть не может. Они по-своему свободны. А она нет. Ее жизнь сейчас – это звонок пятнадцатиминутной давности. Шеф говорит медленно, подчеркнуто с расстановкой, но никогда не повторяет дважды. Так всегда, когда он дает указания. Запоминать надо все и сразу. Тот, кто переспрашивает, – лузер. Такие не задерживаются. Она работает с самого выпуска, вот уже восемь лет:
– Звонили с 91-й. Заведующая реанимацией. Белая – ее фамилия. У нее за ночь еще трое ушли в общий список. То есть на данный момент у нас восемнадцать «двухсотых». Но один, причем самый тяжелый, вроде как пришел в себя. Личность не установлена. И он в непонятном состоянии. Какой-то смартфон с ним, какие-то письма и другая ерунда. Врач не ясно говорила. Но очевидно – надо спешить. Счет на часы. А может, и минуты. Это первое. Второе. Замечено какое-то лишнее движение около больницы. По данным «наружки», что-то уж слишком много сторонних людей в окрестностях. Короче, надо съездить и разобраться. И с человечком этим, и с местностью. Извини, что дергаю, но больше никого нет. С тобой, в связи с обозначенным смартфоном, поедет человек из ЦИБа3. Так, на случай чего. Павел дал какого-то ботана. Поступает в твое распоряжение на время следственных действий. За тобой приедут. Машина уже выехала. Собирайся. Доклад по итогу. Инфу по расшифровке записей с камер можешь передать сейчас. Коля добьет в общую сводку. Пока все. До связи.
Вот так вот. Все заняты. А Коля добьет. Может, оно и к лучшему. Проветриться. Вон как метет. Со вчерашнего обеда. И все пройдет. И бабочка пройдет. Но пока держится. Шевелит усиками. Как будто что-то говорит. Так ведь и сходят с ума. Сначала – видят. Потом слышат. Потом все вместе. И вот она – свобода. Положить на всех. Правда, таких «освободившихся» держат под замком.
