В те дни Петербург ещё не накрыла сырая, слякотная поздняя осень. Хоть и шёл уже октябрь, но дни все ещё стояли тёплые, да и солнце выглядывало из-за туч куда чаще, чем положено ему осенью. Маменька наша старалась воспользоваться хорошей погодой и велела мисс Мур, нашей гувернантке, урезать дневные уроки и побольше бывать с нами на воздухе. Пожилая, сухопарая и добродушная мисс распоряжению хозяйки молча подчинилась.
И вот каждый день мы, дети, торопливо одевались на прогулку с помощью нашей нянюшки Егоровны. Затем раздавался чуть гнусавый голос нашей мисс: «Betsy, Bob, Alex, let’s go!». Егоровна ловко завязывала мне капор, попутно ворчала: «Да когда уж мисия эта наших деток крёстные имена-то выучит! Ты, Лизуша, по-ихнему болтаешь бойко, растолкуй ты ей, как кого зовут!» Няню невозможно было убедить, что меня, брата Бориса и сестренку Шурочку «мисия», то есть мисс, зовёт как надо – правда, на английский манер. Всякий раз, выслушав мои объяснения, Егоровна «сводила счёты» с мисс Мур, называя ту за глаза не только «мисией», но и Муркой.
Как-то выходило, что, живя на набережной Екатерининского канала, мы всякий раз выбирали один и тот же маршрут. Мы доходили до Невского, некоторое время шли по нему, затем сворачивали на Садовую, двигались мимо Михайловского замка к Летнему саду, и уж в Летнем саду гуляли и играли вволю, и, если погода благоприятствовала, возвращались домой лишь к обеду.
Я и младшие спокойно наслаждались бы этими прогулками, если бы не одно «но»: каждый раз, выходя на прогулку, мы замечали очень странного человека. Между собой мы называли его «Человек со смущённым лицом». Это придумал Борис, которому тогда исполнилось восемь, и я не могла не согласиться с таким определением.
Представьте себе человека довольно молодого, прилично, хотя и скромно, одетого: он носил неприметный серый костюм, его ботинки всегда были тщательно начищены. Передвигался он мелким, семенящим шагом. Но его лицо! Оно было достаточно выразительным и запоминающимся, если сравнивать с теми, что я встречала за свои тринадцать лет. Лицо было узким, худым, бледным, с большими, вечно опущенными глазами, тонкими тёмными бровями и тёмными же ресницами. Пожалуй, это лицо даже можно было назвать приятным; а ещё на нём было написано одно лишь непроходящее смущение и великое старание никому на улице не мешать… И удивительно! – как нарочно, именно это у нашего незнакомца никак и не получалось. При всей деликатности и незаметности он ухитрялся то толкнуть кого-нибудь, то задеть локтем даму, то отдавить ногу хорошо одетому господину, то опрокинуть лоток торговки яблоками, а то и напугать лошадь извозчика, да так, что та взбрыкивала или вскидывалась на дыбы. У него вечно получалось ступить в грязную лужу и обрызгать прохожего водой, рассыпать чужие бумаги, зацепить зонтом кружево на платье или, если он раскрывал зонт, обязательно попадал спицами кому-нибудь в лицо. А если из-за порыва ветра с кого-то слетал котелок или шляпа, наш незнакомец беспременно наступал на них ногой.
В общем, это был не человек, а одно ходячее несчастье. Едва задев или побеспокоив кого-то, он начинал судорожно и многословно извиняться, отчаянно краснел и конфузился ещё больше.
Мы с братом сперва отнеслись к незнакомцу со свойственным нашему возрасту легкомыслием: едва завидев его издали, я и Борис уже подталкивали друг друга локтями в ожидании нового конфуза и от души веселились, и лишь под взглядом нашей мисс старались не смеяться неприлично громко. Однако – и Борис заметил это раньше меня – Человек со смущённым лицом отчего-то вызывал подлинные приступы ярости почти у каждого встречного.
