В немой задумчивости смотрел Реваз на растворяющуюся в ночи лодку и видел в этой серой картине финальные мазки из прошлой жизни сиятельного князя и блистательного офицера российской империи подполковника Абуладзе. И отражённый рекой лунный свет, внося в эту картину холодные краски ночи, усиливал бледность этого полотна и настойчиво говорил ему – нынешнему Магалтадзе Ревазу, что он давно уже и не жив и не мёртв, – бездушная сущность. Он не хотел себе в этом сознаться, но сознание упорно говорило ему, что в нём давно уже умерли офицерская честь и просто человеческая порядочность. И от этого ему хотелось выть и рвать эту бесцветную безжизненность, как будто она, а не он сам виноват в этой своей нынешней реальности.
Тёмная ночь, чёрная река, мёртвый серый свет луны, вливаясь в аккорды спетой песни жизни Шота, усиливали минорные звуки Реваза.
– Своя – чужая жизнь! Его – Леонида? – Реваз хмыкнул. – Нет! Моя чужая жизнь! Я живу чужой жизнь, прячусь даже от себя, а не он. Он своей жизни не изменял. В нём чести, что уже тут кривить душой, больше, нежели во мне – сиятельном князе! Он идёт вперёд… в неизвестность, осознавая, что там может быть смерть. Идёт и не боится смерти. А я? Боюсь ли я её? Нет! Много я их повидал за свою жизнь. Не она страшит, а неизвестность её. Хотя… даже и не это, а… осознание, что я… трус. Трус!
О чём ещё думал этот потерявшийся в жизни человек? Об унижении советской властью? О несбывшихся надеждах князя? О растоптанном будущем? О жизни и смерти? Вероятно обо всём этом, ибо принимал себя в новой реальности, реальности тревожного настоящего и неизвестности будущего, реальности смерти в любой момент, униженным и оскорблённым, что вело к раздвоению сознания. Противоречивые мысли, сталкиваясь каждая с каждой, отрицая друг другу, нежадно били его, одна – неопровержимой правдой, другая – отрицанием её. Всё нынешнее состояние этого потерявшегося в жизни человека было наполнено не радостью бытия, а пессимизмом и обвинением всех в своей нынешней действительности, в которой не видел ничего светлого.
– Подло! Но почему?.. Они убили мою жизнь! – кричал первый невидимка.
– Но ты всё же жив! – спокойно отвечал второй.
– Разве это жизнь, унижение и боль! Тревога за каждый день! Как же я их всех ненавижу! – негодовал первый.
– Смирись! Возврата к прошлому не будет! – успокаивал первого – второй.
– Подло! Всё подло! – взрывался первый.
Мысли невидимки бились каждая с каждой, бились в немом молчании, и слышал их лишь он, – одинокий в ночи человек. Слышал, пытался осознать их, осознав их часть, принимал решение, отвергал, принимал другое и снова отрицал. Внутренняя боль от погасших надежд на светлое будущее, убитых ненавистными ему красными, вводила его мысли в противоречия друг с другом, и с ним самим.
Растворились в ночной тишине всплески воды великой сибирской реки Оби потревоженной лопастями вёсел ритмично погружаемых в её тёмную плоть ночными гостями, тайно переправившимися от городского лодочного причала в просмолённой деревянной лодке к правому безлюдному берегу. Стих в серой ночи скрип уключин и шум рассекаемой лодкой лёгкой волны. Слились с противоположным берегом силуэты Марии и Леонида Парфёновых, не видны они ему на фоне стены тёмных алтайских соснах. А он смотрел, смотрел и смотрел в ту тёмную даль и ясно осознавал, что река – непреодолимая граница. Она не только унесла Парфёновых в новую для них жизнь, но и навсегда разорвала его связь с ними, с их общим прошлым, оставив лишь память об ушедших годах, но и она со временем сотрёт в себе то минувшее, что когда-то связывало их. Разорвётся на мелкие клочки былое, сгорит в пламени будущего, которого у него, – человека с чужим именем может и не быть.
