Над миром – шепот...
Он легким ветерком струится меж ночных облаков, он паутинками скользит среди голых осенних деревьев, он струйками ледяной воды просачивается сквозь песок и глину.
Он не слышен Слышащим, он не виден Видящим, он не заметен Знающим...
Мохнатый, Скользкая, Одноглазый! Дети мои! К вам взываю, откликнитесь...
Великая, возвращенье твое – благая весть для всех. Готов услужить, приказывай, о Великая...
Большуха, развей тоску, мочи нет. Жду не дождусь. Приказывай, Большуха!
Хозяйка, слово твое – радость, слово твое – жизнь и смерть. Пора, застоялись кони. Жду, приказывай, Хозяйка!
Дети мои, грядет Четвертый поход! Долго готовила я кушанье, пора с огня снимать. Слушайте же и берегите слова мои, ибо не повторю я их дважды...
Мохнатый, ты найдешь Сосуд. По ветру чуй, по звездам следи, по людям ступай – не промахнись! Сосуд надобен тонкий да звонкий.
Повелеваю – восстань!
Да, Великая...
Скользкая, тебя ждет Колодец. Пробуди его, оживи. Терпи крепко, держи верно, топчи время, как умеешь. На тебя надеюсь.
Повелеваю – восстань!
Лад, Большуха...
Одноглазый, твое дело трудное. К тебе человек придет. Силен, да не могуч, ловок, да не верток, смел, да не отважен. Стань ему огнем перед глазами, стань ему дорогой под ногами, стань ему ветром в парусе. Ночь его – день твой. Он Иглу сыскать должен, Наперсток отбить, Ножницы вернуть. Тебе вверяю.
Повелеваю – восстань!
Слушаюсь, Хозяйка…
Прошелестело, просвистело, прожурчало так – и вновь тишина окутала землю. Не шелохнулись колдовские огни в башнях Тауэра, не зарябили чародейные чаши на столах Неспящих, не дрогнули стрелки в хитроумных весах Стерегущих.
Проспали сторожа. И псы их проспали...
* * *
– Суженый мой, ряженый, появись! Суженый мой, ряженый, покажись!
Бормотание рыжей Светки Щукиной, отправившейся к гадалке за компанию с Ритой, становилось все тише и тише. Зеркальный коридор, в который ей предстояло заглянуть, напугал девушку, и она замолчала.
Свечи, горевшие ровным, сильным пламенем, вдруг затрещали, разбрызгивая искры, и изломанные тени задергались по стенам комнаты.
– Видишь, девонька, как огонь-то скачет! – многозначительно подняла скрюченный палец баба Злата. – Знак это! Спешит, спешит к тебе милый твой. Коли ручку позолотишь, и имя его узнаем.
Рита досадливо вздохнула... Ну Светуля, ну подруга... Снова подсунула шарлатанку. Знак, что подали свечи, делается просто: на каждой рисуется подсолнечным маслом ободок. Догорела свеча до ободка – и затрещало, заплясало пламя...
Баба Злата была уже пятой гадалкой, к которой ходила Рита. Везде одно и то же. Просьба «позолотить ручку» и обещание скорого замужества. Гадание, приворотные заговоры, травы, ворожба – все стало товаром, за все надо было платить, причем безо всякой гарантии...
«Удавиться, что ли?» – одеваясь в тесной прихожей, пропахшей старой обувью и пылью, подумала Рита. Из серого облупившегося зеркала, висевшего возле двери, на нее посмотрела высокая стройная девушка с густыми русыми волосами. Приятный овал лица, румянец на щеках, тоненькие аккуратные брови, точеный носик. Пожалуй, рот несколько великоват, но это сейчас даже модно...
Все портили глаза. Вроде и большие, и с восточной изюминкой... Но плескались в них такая вселенская тоска, такое обреченное равнодушие, что Рите захотелось разбить грязное стекло.
Еле сдержавшись, она хлопнула разбухшей дверью и выскользнула в душный, пропахший помойкой подъезд.
На лестничной площадке курили двое парней лет двадцати. Кожаные крутки, норковые шапки, спортивные штаны – все как положено.
– Эй, красавица, поедем покатаемся! – едва взглянув на Риту, оскалился тот, что повыше.
