И снова Дженнифер Штайнберг – за потрясающие исследования.
Лу Саккоччио – за неоценимую помощь в вопросах армейских законов.
Ли Каллигаро, чьи истории о службе в качестве начальника военно-юридической службы во время войны во Вьетнаме буквально заворожили меня и который является лучшим адвокатом, какого мне доводилось встречать.
Семье «Уорнер букс» – Ларри, Морин, Мелу, Эми, Тине, Хетер, Джекки Дж. и Джекки М. – и всем остальным, кто входит в отряд великолепных и преданных своему делу людей, которые невероятно обогатили мою жизнь.
Моей матери – за удивительные, полные деталей рассказы о Юго-Западной Вирджинии, которую она так хорошо знает.
Карен Шпигель, которая провела со мной очень много времени, работая над этой историей.
Адвокату Эду Вону, объяснившему мне некоторые тонкости законодательных и процессуальных норм Вирджинии.
И всем, кто помог разобраться в жизни завораживающего учреждения под названием Верховный суд США.
Моему другу и агенту Аарону Присту, который во время написания романа, как всегда, оказал неоценимую помощь своими советами.
Фрэнсис Жале-Миллер, вложившей столько времени, усилий и души, чтобы помочь мне полностью реализовать потенциал этой книги. Я бы без вас не справился.
Правда редко бывает чистой и никогда простой.
Оскар Уайльд
В этой тюрьме толщина стальных дверей достигает нескольких дюймов; когда-то они были новыми и гладкими, но сейчас их серая поверхность испещрена множеством вмятин и следов от голов, коленей, локтей, зубов и пятнами засохшей крови. Тюремные письмена, повествующие о боли, страхе и смерти, останутся здесь навсегда – по крайней мере, до тех пор, пока не появится новая стальная плита. На уровне глаз в двери имеется маленькое квадратное окошко: сквозь него охранники заглядывают внутрь и направляют ослепительный луч света на человеческое стадо, за которым они наблюдают.
Время от времени, безо всякого предупреждения, они начинают колотить дубинками по толстому металлу, наполняя все вокруг похожим на пистолетные выстрелы оглушительным грохотом. Те, кто здесь давно, переносят это испытание спокойно, сидят, уставившись в пол, изучая пустоту – свою жизнь, – бросая происходящему своего рода вызов; впрочем, никто не обращает на него внимания, потому что всем плевать. Новичков же всякий раз наполняет ужас, они сжимаются, не в силах с ним справиться; некоторые с изумлением смотрят на свои намокшие от мочи хлопковые брюки, следя, как струйка стекает в черные короткие башмаки. Они скоро научатся справляться со страхом, будут стучать по двери в ответ, изо всех сил стараясь прогнать детские слезы и подступающую к горлу тошноту. Если они хотят здесь выжить.
Ночью камеры превращаются в пещеры, где царит кромешная тьма, если не считать диковинных теней в углах.
Этой ночью снаружи бушевала страшная гроза, и когда молнии устремлялись с неба к земле, они озаряли камеры, проникая внутрь сквозь маленькие окошки из плексигласа, и с каждой новой вспышкой на противоположной стене появлялись четкие квадратики проволоки, укреплявшей стекло.
Во время очередной такой вспышки из темноты, как будто вдруг расступилась поверхность воды, всплыло лицо мужчины. В отличие от тех, кто находился в других камерах, он сидел один, думал один и никого не видел. Другие заключенные его боялись. И даже охранники, хотя у них и было оружие – потому что его размеры поражали воображение. Когда он проходил мимо камер, ожесточившиеся, живущие насилием мужчины, умеющие за себя постоять, отворачивались.
Его звали Руфус Хармс, и в военной тюрьме Форт-Джексон за ним закрепилась репутация убийцы. Все знали, что он уничтожит любого, кто рискнет с ним связаться. Он никогда не нападал первым, но исход всегда был в его пользу. Двадцать пять лет заключения взяли свое, и, как кольца на пне, шрамы на коже Хармса и плохо залеченные переломы стали летописью его пребывания здесь. Однако гораздо более серьезный урон понесли мягкие ткани мозга, где жило то, что делало его человеком: память, размышления, любовь, ненависть, страх. Все это покрылось налетом грязи, отвернулось от него. Особенно память, которая превратилась в унизительную опухоль, терзавшую его, точно кусок железа, упирающийся в позвоночник.
