Все события, названия и фамилии вымышлены автором.
Местный бомж, с прозаическим именем Витёк, промышлял сбором ржавых железок, в виде недотлевших с перестроечных времен косилок, сеялок, борон, имевших в свое время чисто сельскохозяйственное предназначение.
С тех пор, как они были безхозно брошены у плотины местного пруда, из последнего, во время половодий, утекло немало воды.
Пруд обмелел, зарос камышом, да и водой-то наполнялся лишь во время таяния снега.
Стоит ли говорить о старом пруде, если, пусть и небольшие, но имеющие названия, речки, превратились в заросшие, тем же вездесущим камышом, сухие русла с воткнутыми в них палками с табличками названий типа: "р. Касарочка" или "р. Большая Гусынка", "р. Большая Чапурина", «р. Купава».
Ностальгические воспоминания: помним о вас, пересохшие реки нашего детства, помочь правда ничем не можем! Не обессудьте!
Названия старых прудов никто не помнит, потому табличек извинений не ставят.
Правда, старожилы тех мест до сих пор зовут этот пруд «Барским», передавая из поколения в поколение, предания о том, что некогда, жил здесь барин-землевладелец. Как память о себе, он оставил этот пруд да парк вокруг него.
Оставленные сельхозорудия, вернее запчасти от них, постепенно затягивались тиной из пруда. Около плотины давно было очень мелко. Вода некоторое время там стояла по весне, образуя небольшую грязно-черноземную, лужу, обогащенную, по всей видимости, некоими минералами.
Высыхая, лужа покрывалась белесой коркой, рассыпавшейся в сильную жару бледно-серой пылью. Но сама лужа никогда не засыхала совсем. Она подсыхала сверху, дальше же оставалась полужидкая трясина.
По всей видимости, местные подземные воды изобиловали избытком натрия и железа.
Если копали колодец, то из него никто не пил, даже козы и коровы воротили нос; до того была солона вода.
Еще в советские времена за деревней пробили скважину, нашли пресную воду и качали ее до сих пор, снабжая питьевой водой всех селян.
***
Витёк копался в трясине, вспотев от непривычных для него усилий.
Был он худ и изможден от постоянного недоедания по причине постоянного перепоя.
Витёк давно не держал в руках ничего, тяжелее пластикового стакана, в лучшем случае: пил из чайной чашки.
Тело его сотрясалось по причине непохмелья. По этой же причине лопата казалась ему неподьемным древним кайлом. Витёк подбадривал себя громким матом.
Почему бы и нет?
Кто мог его слышать в глухом углу парка?
От бодрящих слов лопата так и рвалась на свершение подвигов. Яма на глазах становилась глубже. Вместе с глубиной в ней появилась жижа, видимо, где-то рядом находился подземный родник.
Витёк стал выгребать месиво подвернувшийся консервной банкой.
Яма осушалась медленно. Притом, стенки ее начали оползать.
Витёк, исчерпав словарный запас непечатаемых в словарях слов, смачно плюнул в яму и приостановил бесполезные действия. Он сел на край, опустив нижние конечности в жижу, чтобы предаться отчаянию.
Язык его, машинально, выдавал повтор закончившихся ругательств.
Со стенки ямы, прямо под его ногами, сошел очередной оползень.
Витёк лишь пошевелил правой ногой, освобождая ее от грязи. Левой ногой он почувствовал прикосновение. Не жидкой холодной грязи, но и не теплой ладони.
Бомж почему-то сразу определил предмет прикосновения, как ладонь. Интуиция у него была сильно развита в процессе нелегких жизненных обстоятельств. Витёк мог "на глаз" определить, есть ли деньги у напрашивающегося вместе выпить, или придется отдавать последние, трудно приобретенные сотни и полусотни.
Витёк вскочил и отпрыгнул от ямы.
Интуиция не подвела; зря он так громко матерился, в надежде одиночества.
Из стенки ямы торчала распростертая ладонь. Темная от грязи, но вполне осязаемо-ощущаемая, а главное: освещаемая ночным небесным светилом.
