Аннотация, синопсис:
В кромешной темноте общаются двое, силясь осознать где они и что с ними случилось. Не помня своих имен, не видя друг друга (работает только слух) героев начинает охватывать беспокойство и даже паника. Оба слышат только таинственный ритмичный звук, одному напоминающий тиканье часов, другому – падающие капли. Наконец, вспоминаются и имена, и события, предшествующие странному знакомству собеседников…
Когда мой отец в 2004-м умирал, находясь в коме после инсульта, я трое суток провел у его постели, пытаясь спасти самого дорогого мне человека (системы, катетеры, уколы, консультации по телефону с коллегами-спецами, профессорами – дело было в деревне, на дому, транспортировать в больницу смысла не видел). Не обращая на все признаки агонии, ранним утром в последние минуты я заговорил с ним, всеми фибрами чувствуя его рядом, растерянного, удрученного происходящим.
Опыт такого общения к тому времени был уже большой. За руку держу, глажу (сантиментами по отношению ни к матери, ни к отцу я не отличался, вот брат мой – тот мог сюсюкать) и говорю приблизительно следующее: «Пап, тебе сейчас виднее: уходить или оставаться. Оставаться – значит, буду бороться за твое тело сколь угодно долго. Мы любим тебя и отпускать не хотим. Но если все это бессмысленно, и тело уже не вернуть – дай знать – любым доступным способом, я увижу»
Стою на коленях перед кроватью, слушаю его храп (дыхание Куссмауля – одна из форм предсмертного дыхания) и в глаза (хоть и прикрытые веками) смотрю. И в ту же секунду из-под ресниц слеза – крупная такая, чистая – выкатилась. Стиснул я зубы (одно дело чужие люди, а тут – свой, родной, любимый и безгранично уважаемый мною), ком в горле держу и говорю мысленно: «Я понял тебя, пап. Отпускаю.» (А мог ведь и не отпускать, бороться и дальше неопределенно долго). В то же мгновенье он и умер. Отец атеистом всю жизнь был, всё, что знал я и чем интересовался, считал ахинеей. А я особо и не навязывался – не только ему, вообще всем. Если бы мировоззрение его было более лояльным к посмертному существованию, я бы смог поговорить с ним тогда непосредственно. Это моё наблюдение – такие люди, как мой отец, на Рубеже сильно скованы прижизненными стереотипами, освобождение от них проходит долго, мучительно, иногда драматично. Позже прямое общение состоялось (уже после похорон), встречались (преимущественно, в контролируемых снах), обменивались, делились… Помог мне отец однажды здорово. Потом мы расстались, я знал, что путь его далек и докучать ему моей компанией больше нельзя. И только тогда я отпустил папу по-настоящему…
Ритмичный звук на одной ноте почти не был различим. Но он был. Ни на что не похожий, незнакомый, и почти не причиняющий каких-то неудобств. Ну, есть и есть. Он то усиливался, то исчезал за гранью слышимости. – Мы с тобой уже черт те сколько разговариваем, а я до сих пор не знаю твоего имени… – … А твое как? – Да зови просто Маска. – Маска… Маска… – Ну, так как тебя звать-то? – … Маска, Маска… – Чего заладил-то? Не нравится имя? – Нравится, не нравится, не в этом дело. Я свое имя не помню. – Как это так, не помню? – Вот мы с тобой недавно обсуждали какие бывают на свете цвета, ты, Маска, насчитала 19. Но ведь цветов только семь – Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Остальные – оттенки этих семи. Маска задумалась. – Да, мне знакома такая напоминалочка про охотника и фазана. Точно, ты прав. Семь. А ты еще что-нибудь из детства помнишь? – А почему сразу из детства, Маска? – Не знаю, мне кажется, нас так в садике еще учили: каждый охотник желает знать… Я вот еще считалку помню: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Выходи поскорей, не задерживай добрых и честных людей!». – Помню, помню! А вот еще: «Аш кар дар мир пики пики дар мир у у рита та аш кар да!». Маска не отвечала. Ее собеседник тоже притих, наверное, о чем-то думая. Стало совсем тихо. Эта тишина раздражала обоих. А почему – никто из них не отдавал себе отчета. Только каждый стремился чем-то ее заполнить скорее. Однако, было похоже, что темы все иссякли. Тогда Маска запела: – Мне бесконечно жаль своих несбывшихся желаний, И только боль воспоминаний гнетет меня… – Маска! Ура! Меня Сашей зовут! Мое имя Саша! Ой, запою сейчас тоже! «Хотелось счастья мне с тобой найти, но почему-то нам не по пути…». – Ну наконец-то, вспомнил. А голос у тебя ничего, Александр. И со слухом все в порядке. Ты что, пел когда-то? – Маска, я не он, я – она. – В каком смысле? – Я – Александра. Девочка, в смысле. А ты? Маска опять замолчала, переваривая вопрос. Саша чувствовала это. За то время, пока они беседовали друг с другом, каждый научился немного читать мысли собеседника. Даже не мысли, а точнее сказать – чувства. Маска была в некотором замешательстве. Вопрос пола – кто мальчик, а кто девочка – являлся новой темой в разговоре. – Саша – значит Шура? Можно так тебя называть? – Можно. Меня так в детстве мама звала. А в школе кое-кто Шуркой дразнил, но я не обижалась. Мне мое имя в любом виде нравилось. И сейчас нравится. Только вот чего-то не достает к нему… – Чего? – Как будто два имени должно быть. Или еще какое-то слово… Ну не может быть, чтобы одно имя и всё… Саша и… м-м. Ну подскажи! Саша и ля-ля-ля какое-то. Да? – Не понимаю я тебя. Может: Саша и Александра?.. – Нет, нет, нет! Не два имени, а к каждому из них еще что-то должно добавляться. Ну может, например… Александра Великая? Нет, не звучит… Александра Ма… Мо… Ва… – Да не мучься ты, Сашок, пусть одно имя будет, оно у тебя красивое и так. Если бы ты была императрицей какой-нибудь, тогда пожалуйста: Александра Первая… или, на худой конец, Вторая. Саша продолжала напрягать память и перебирала в уме все возможные слова, какие помнила. – Мне как-то все равно. Вот я назвался Маской и меня это устраивает. Вполне привык… Постой-ка! Саша тоже обратила внимание на какую-то нелепость, только что прозвучавшую. – Маска, так ты мальчик? Ты назвалась Маской или назвался? Привык или привыкла? – Саш, – шёпот Маски насторожил обоих, – Саша, а ты сама как думаешь, кто я? Ты по голосу можешь определить? Или по внешнему виду? Александра тоже перешла на шепот, и волнение передалось в этом шелестящем звуке: – Я не вижу тебя, Маска… – И я тебя… Вновь настала тишина, но вместе с ней из пространства, незаметно окружавшего до сих пор собеседников, проступила и кромешная мгла. Оба осознали в одно мгновенье, что только слышат друг друга. Все время, пока неспешно шел разговор, никто даже не задумался, где Саша и Маска находятся. – Маска, мне страшно, – жалобно заскулила Саша. – Мы где? – Я не знаю, – еле слышно прошептала в ответ Маска. – Давай шепотом разговаривать и дальше, мне так спокойнее. – Мне тоже. Давай. А ты далеко от меня? – Рядом совсем. – Ты мне прямо в ухо говоришь… – Какое ухо? – В левое. Стой-ка! А что у меня, кроме уха… А у тебя есть ухо? – Маска, мне совсем становится страшно, я не понимаю ничего. Где мое тело? Оно же было у меня когда-то? Я ведь с телом родилась?.. Разум Маски мелко завибрировал от ужаса. Это испытывала сейчас и Александра. – Саша, мы как тут оказались, и где мы вообще? – Я поняла! – дрожащим голосом, но все еще шёпотом воскликнула девочка Александра. – Мы спим и снимся друг другу! Ну такое ведь может быть? А? Я – твой сон, а ты – мой сон. – Нет, ты ошибаешься. Это не сон, это – что-то другое. Ты вот про имя говорила. Знаешь, мне кажется, я не Маска. Меня как-то по-другому зовут. Камерал… Камерун… Камералов… Каверасов… – Ой. Ведь ты фамилию свою вспоминаешь. Я помню ее! Коловерин! Тебя кто-то искал недавно и кричал: «Где Коловерин?», а ему ответили: «Да вот он с Сашей рядом». – Точно, Коловерин Алексей Юрьевич! Ты права, у имени должна быть фамилия! И еще отчество! – Александра… Ма… Мон… Не помню, – Саша заплакала, приговаривая: – Ма, мо, ма, мама, мамочка, я не помню ничего, что со мной? Где я? – Тихо, тихо, Саня, успокойся, сейчас будем разбираться. Девочка продолжала всхлипывать, но говорить прекратила, прислушиваясь к давно звучащему незнакомому звуку, сейчас внезапно усилившемуся. Тин-пин, тин-пин… Или как-то так: тын-пик… А иногда одной части не было слышно, а просто: пик, пик, пик… – Маска, ты слышишь это? – Алексей меня зовут, я же вспомнил… Слышу. Часы тикают. – Нет, Алексей, это не часы. Часы тикают: тик-так, тик-так… А это что-то… – Да часы! – несколько раздраженно оборвал Сашу Коловерин. – Дай сосредоточиться. Помнишь, в самом начале я тебя спросил, когда листья на деревьях зеленые бывают, зимой или летом? А ты смеяться начала, говорила: «летом, конечно». А ведь я тебе не признался сразу, что долго не мог понять даже значения слов «зима» и «лето». Сам же вопрос про них задал, а что это такое – не понимал. Мне почему-то стыдно было признаться, что я таких простых вещей не помню… – Леша, и я тебе не во всем призналась сразу. Я когда про прищепки рассказывала – помнишь? – как ими постиранные вещи прищипывают…, а вот к чему прищипывают – тоже не сразу вспомнила. – Ты про веревку что-ли? – Ура! Напомнил! Я до сих пор не могла точно назвать это слово. Веревка! Конечно же. Бельевая… Бельевая веревка. Так просто все. Прищепки разные бывают – деревянные, пластмассовые, цветные: каждый охотник желает… Внезапное бурное веселье начало стремительно иссякать. – Ну ладно, ладно! – почувствовав вновь тревогу в голосе Саши, попытался ее успокоить Алексей. – Сейчас будем разбираться. Надо нам с тобой все хорошенько припомнить. Так, имя вспомнили. С мальчиком-девочкой разобрались. Уши есть. Друг друга слышим. Часы тикают… – Это не часы, я точно знаю. – Тогда что? – Давай послушаем внимательно. В наступившей тишине отчетливо раздавались ритмичные звуки… – Кап… кап… кап…, – вторила им Александра, стараясь попасть в такт. – Стоп, стоп! Это ты так слышишь или просто дурачишься? – Да, именно так и слышу. Это капли падают в воду: кап… кап… – И ритм держишь правильно? – Да, точно держу. Вот: кап… кап… кап… – Ну, не-е-ет, я другое слышу! Вот смотри… Алексей сосредоточился и начал подстраиваться под какой-то свой звук. Наконец он тихонько и часто зацокал: – Цики-тики-цики-тики… – Кап… кап… – одновременно зашептала Саша совершенно в другом, более медленном ритме. Они долго издавали звуки – каждый свой. Пока, выдохшись, не замолчали. – Не-е-т, – вновь протянул Алексей. – Мы что-то разное слышим. У меня явно часы тикают где-то. Причем наручные. А у тебя – капли какие-то… Он помолчал и вдруг суетливо заговорил вновь: – Саш, а ты знаешь, мне ведь пора. Надо бежать. – Куда? – забеспокоилась Саша. – Мы же хотели разобраться! – Не, пора. Я опаздываю. Я сейчас вдруг вспомнил. Я на поезд опаздываю, мне в командировку ведь ехать, а я тут с тобой… – В командировку? Это как мой папа вечно в командировки ездит? Его с завода посылают все время то в один город, то в другой… – Во-во, и у меня то же самое. Только я не на заводе работаю, а в строительном тресте. Подожди, какой папа? А тебе лет-то сколько? – Кажется, четырнадцать… Нет, пятнадцать только исполнилось. Ах… Александра будто вспомнила что-то. Она быстро и неразборчиво зашептала какие-то слова, и только отдельные доходили до слуха ее собеседника: – Бассейн, велосипед… Юрка дал покататься. Дождь противный, мелкий такой, а у меня насморк… Скользко. В бассейн завтра все равно пойду. Очки мои раскололись, вон дужка от них валяется… – Ну, ладно. Ты, Шура, катайся, плавай, а я пошел. Девочка продолжала еще что-то бормотать…
