Что можно почувствовать, когда тебе говорят, что твоя женщина – умерла при родах? Боль? Всепоглощающую потерю? Фуфло. Нет таких слов, которые бы вместили в себя все его чувства. Их было не описать, не объять, не измерить, не выплюнуть, как застрявший в горле кусок падали. Он просто умирал вместе с ней, оставаясь при этом живым. Он мысленно ложился к ней в гроб, когда хоронил, и ощущал, как растекается под кожей гниль, не находя выхода наружу. Фуфло и то, что мужчины не плачут. Он позорно выл, стоя на коленях перед тем самым Богом, который отнял у него самое дорогое в жизни. Ощущая оглушающее бессилие, окровавленными пальцами рыл землю, мял ее, ненавидя собственные руки, которым больше некого обнимать. Он даже кричал, проклиная весь окружающий мир, в котором теперь остался один. Готовый на любую цену и пойти на что угодно – он давился кисло-горьким осознанием, что нет на земле такого чуда, которое способно ему помочь. Все – его Оли больше нет…
Теперь только он и демоны. Злые, голодные, выедающие его самого вместо другой жрачки. Они только и делали, что издевались над ним. Что-то шептали ее голосом, заставляя замирать и прислушиваться к шорохам пустого дома. Играли на его зрении, пуская ее тень по тусклым коридорам, чем заставляли метаться по углам. Рождали ее образ в его снах, так что каждый раз он просыпался в агонии и выл в подушку, пачкая ту вонючей слюной. А когда приходило осознание, что это всего лишь иллюзии одурманенного мозга – он бился головой о стены, до привкуса крови во рту, до сотрясения с рвотным рефлексом. А потом запивал желчь алкоголем и доставал из заветного ларца очередную самокрутку с дурью, чтоб либо выкурить ее, либо запихнуть в рот целиком, не разжевывая, лишь бы подавиться этим дерьмом и скорее сдохнуть.
И только грубые удары тяжелой ладони по лицу приводили его в чувства. И ор дружеского голоса во время тряски под ледяным душем:
– Очнись, тварь! Я не дам тебе сдохнуть!.. У тебя же теперь есть дочь, идиотский ты придурок…
***
Он ненавидел больницы. Теперь как никогда раньше. Здесь всегда стояли тошнотворные запахи, будто трупный смешали с какими-то дешевыми духами. Выйти бы на улицу, но вместо этого продолжал сидеть в коридоре на скамейке и пялиться в пол, словно в еб*чий телевизор. Потому что застрял, эмоционально и мысленно. Потому что не пришел в себя до конца после очередной угарной ночи. Потому что совершенно не был готов делать то, зачем сюда привез его, сука, Барс. А ведь сам тот еще гад, будто не пережил тоже самое, что довелось переживать ему. Теперь сидел молча рядом и ждал, когда он отдуплится.
– Посиди здесь, схожу за кофе, – сказал тот, прежде чем подняться.
Да по*уй. Вообще на все. Даже на женский голос, который что-то пытался до него донести.
– …вы Журов?..
А он только положил руки на голову и провел ладонями по макушке, сожалея о том, что у него очень короткие волосы, за которые не ухватиться.
– Эй…
Но сколько бы не игнорировал постороннюю, та продолжала его раздражать. Вдруг присела и появилась перед его лицом, заглядывая в глаза… и тут же дрогнула, ужасаясь его измятой, покалеченной и давно небритой физиономии. Но он не просто привык к этому, а было элементарно насрать.
– Вы Станислав Журов?
Молодая, темноволосая дура. Наверное, медсестра или вроде того. Да что ей от него нужно?
– Вы не хотите разговаривать? – спросила и сделала такое грустное лицо, что захотелось стереть эту гримасу пальцами.
Да по-любому – она все знает, раз назвала по имени. Ей повезло, что вовремя подошел Барс.
– Я что-то пропустил? – спросил этот придурок.
Стас выпрямился, засунул руки под мышки, прижимая их к телу руками, повернулся к девушке боком и произнес:
