Кабинет директора бактериологического института. Это большая комната в здании того типа, что строили в начале тридцатых годов: низкий потолок и громадное, почти в целую стену, окно. За окном виден серый кубический корпус, тоже постройки тридцатых годов, и угол нового строящегося дома. В кабинете довольно много мебели: шкаф, письменный стол с мягкими креслами возле него, длинный стол для заседаний, вокруг него жесткие кресла. В углу старый кожаный диван. В другом углу, позади письменного стола, несгораемый шкаф. На полу ковер. На стенах несколько грамот в массивных рамах и очень много фотографий, судя по сюжетам их, очевидно, демонстрирующих историю института. Выше фотографий, на той стене, где их особенно много, маленький плакатик с красиво выведенными цифрами: 1921–1946. Утро. Занавес открывается в ту минуту, когда директор института Сергей Александрович Трубников встает из-за стола для заседаний, чтобы закончить ежедневное утреннее совещание с руководителями отделов института. Трубников – высокий, сильно седеющий мужчина, на вид лет пятидесяти, гладко выбритый и довольно коротко подстриженный, с приятным, энергичным лицом еще не собирающегося стареть человека.
Трубников. Ну что же, если вопросов нет, то все могут быть свободны, вернее могут быть заняты своими делами. Начнем еще один рабочий день. Григория Ивановича прошу остаться.
Все присутствующие – их шестеро – расходятся. Остается только Григорий Иванович Рыжов, тридцатилетний человек, невысокий, подвижный, с рыжеватыми волосами и чуть тронутым оспой красивым лицом.
Рыжов. Что, Сергей Александрович?
Трубников. Садитесь. Сегодня ночью я снова думал о нашем с вами опыте. У меня возникли сомнения.
Рыжов. В чем?
Трубников. В двух вещах. Во-первых, начинать ли пробу прививок прямо с чумы? И, во-вторых, начинать ли с вас?
Рыжов. Я тоже думал. И у меня нет сомнений. Начинать подобный опыт на человеке у нас в институте мы с вами имеем право только с меня, как с секретаря парторганизации, или с вас, как с директора. Целесообразнее с меня. Пусть лучше эти десять дней карантина останется без меня мой отдел, чем без вас – институт. Относительно же чумы…
Трубников. Да, вот именно, относительно чумы, не вернее ли все же будет начать испытание наших прививок особо опасных инфекций по восходящей: сыпной тиф, туляремия и лишь в конце концов – ее величество чума. А?
Рыжов. Можно задать вам вопрос?
Трубников. Да.
Рыжов. Ваши ночные сомнения не касались принципов самого открытия?
Трубников. Нет, принципы непоколебимы, и успех несомненен!
Рыжов. Тогда, мне кажется, верней начать именно с чумы. Мы же с вами не можем каждый раз заражать себя самих и терять время на карантин. От этого пострадает работа. А когда я заражу себя чумой и благополучно останусь здоров, то мы получим после этого моральное право проверять менее опасные болезни на любом из желающих лаборантов. Кстати, партбюро получило уже шесть заявлений.
Трубников. Вы, как всегда, рассудительны и, как почти всегда, правы.
Рыжов. Ах, Сергей Александрович, какая там рассудительность, когда наш институт на пороге такого открытия, которое рано или поздно, но в конце концов сделает десятки болезней безопасными (дотрагивается до своего лица), как уже давно безопасна эта оспа! Я дрожу от волнения всякий раз, как только подумаю об этом!
