Кирилл скользнул взглядом по двум полицейским, подпирающим трубчатые перила ограждений у самого входа в павильон метро, и прибавил шагу. Но краем глаза заметил, как один, который пониже, всё же лениво оттолкнулся от ограды, вытертой до блеска спинами и ладонями законопослушных граждан и гражданок, и направился к нему наперерез. «Не избежать проверки. Опять попался, – злился на себя Кирилл, нервно прощупывая паспорт в нагрудном кармане куртки – и какая дурацкая привычка смотреть на них! Будто сам напрашиваюсь». Медленно разжимая ладонь, и прикладывая пальцы к виску, чтобы потом резко, как ошпаренные, их отдернуть, полицейский с улыбочкой, растягивая слова, начал прикапываться: «Здра-а-вствуйте, документики можно, куда е-е-дем?». Кирилл выудил паспорт из кармана и молча протянул.
«Та-а-к, Кирилл Воронин, где проживаем?» – не глядя на Кирилла, полицейский повертел в руках раскрытый паспорт, а затем вытащил из футляра на ремне портативный прибор, выкрутил окуляр и, скрючив физиономию, приложился к нему глазом. «Там же ясно всё указано» – сиплым то ли от волнения, то ли от раздражения голосом буркнул Кирилл. «Так где проживаем?» – не унимался полицейский. Но Кирилл уже почти успокоился. Оглядев с ног до головы служителя правопорядка, Кирилл ухватил интересный образ, его торкнуло оригинальное сравнение: его документ тщательно изучает рыба-телескоп, которая мутировала до чудовищных размеров, превратившись в полицейского.
«Промышленная улица, дом 12…»
«Мочите?» – перебила Кирилла неожиданным вопросом «рыба-мутант».
«Что «мочите?» – растерялся Кирилл.
«Паспорт мочите?» – не унимался оборотень в погонах.
«Дожди, наверное, мочат» – нашелся Кирилл, сообразив, что речь, скорее всего, идет о какой-то манипуляции с подделкой документов. «Дожди, – говорите» – нехорошо улыбнулся полицейский и, небрежно покачивая паспорт на двух пальцах, вернул документ с двуглавым орлом, золотящимся на корочке томатного цвета. Медленно повернулся, и побрел назад.
Стоя на ступеньках эскалатора, Кирилл Воронин плыл вниз. Обдуваемый волной метровского тепла, он всё еще переживал случившееся наверху, но в его настроении наступил перелом. От обороны он переходил в наступление, трансформируя негативные эмоции в позитивный поток, уже понемногу завладевающий им. Проступили даже торжествующие нотки. «А каково было бы нашему Пушкину, с эфиопскими-то корнями, – приглаживал он рукой свои темные волнистые волосы – это потом – «Солнце русской поэзии. Наше – всё». А сейчас – «Где проживаете, и куда едем?». «И вечно они что-то хотят найти у меня. Всматриваются. И ищут-то всё не то. А что истинное есть во мне – не видят. Да и не хотят видеть… – но, вспомнив оловянные глаза полицейского, нахмурился и оборвал себя – чего это я размечтался: ему до меня, как до одного места; штрафануть бы или в автозак затолкать. Вот и весь интерес на этом…». « Но ничего, скоро всё изменится» – разглядывая носки своих ботинок, Кирилл сощурился и хлопнул ладонью по резиновому поручню эскалатора, чуть-чуть убегающему вперед.
Подняв голову, Кирилл задержал взгляд на ползущей вверх, хорошо ему знакомой, скульптурной группе постсталинской эпохи труда и победы материалистического мировоззрения в отдельно взятой стране.
Под куполом ротонды высились: широкоплечий сталевар в защитном костюме, с длинной кочергой, прижатой к груди; шахтер с квадратным подбородком, держащий отбойный молоток на плече; и колхозница с пуком тяжелых пыльных колосьев, свисающих из натруженных рук почти до земли. А на заднем плане композиции проглядывался пропеллер самолета, вмурованного в грязновато-коричневую стену.
