«С этим уже все понятно. Сначала кажется, что это такое что-то, запредельное, важное. Потом у тебя первый раз просят деньги на аборт. Или бросают. Потом какой-нибудь доктор папилломы выжигает. Пару раз поссышь с кровью, посветишь мошонкой перед усатым евреем. И все это уже становится не так интересно. Вообще весь этот секс это, по сути, такая раздутая тема». Рыжеволосый мужчина с неприлично большим носом и своей вечно перекошенной на бок улыбкой, с довольным видом объяснялся в баре. Ему эта мысль тогда так понравилась. Обсуждали любовь, и рядом были ребята помоложе, перед ними было особенно приятно так говорить. «Секс, по сути, такая нелепая штука: два человека пыхтят, чтобы получить удовольствие, а потом пытаются вместе жить, чтобы регулярно это повторять. А само действо, в общем-то, нелепое». Он махнул хвостом креветки и улыбаясь следил за реакцией собеседника. То был не близкий ему человек, просто знакомый из компании, который в ответ только повесил брови на лоб и едва заметно кивал, соглашался, но, возможно, не искренне. А этому уже не молодому мужчине так понравилась его собственная мысль, что он даже поделился ею со своей супругой. Правда, в более мягком исполнении. Двадцать пять лет он каждое утро застегивал ей блузку. Кроме двух перерывов, когда она вынашивала их детей. Блузки с годами дорожали, а кожа на ее спине старела. Она в эти моменты старательно проталкивала пуговки на манжетах в тугие петли.
Когда он с ее помощью стал управляющим крупнейшего рекламного агентства, в его глазах заблестели витрины, в руках зашипело шампанское и вода убаюкивающе билась о бортики судов. Когда они стали жить вместе, у него прошла клаустрофобия и каюты круизных лайнеров его не пугали. Они даже купили себе небольшую яхту, довольно скромную по меркам ее семьи. Впрочем, она почти всегда стояла и только требовала содержания.
Хозяек и нянечек она всегда выбирала сама, не слишком привлекательных, желательно постарше. Но непременно русских. Это была ее прихоть. Когда он отказывал ей в деньгах, она говорила: «Леня, куда ты их откладываешь? На золотые гробы?» Ему нравилась ее тяга к растратам, эта тяга не ослабевала с годами, не старела вместе с ней. И отчасти благодаря этому он все еще находил ее привлекательной. Особенно ему нравилось, когда она заколкой собирала волосы в шишечку на макушке. Ее голая шея была сигналом. Стоп-слово было «Брянск-север», и до него непременно надо было доводить. Она отметила про себя, что не произносила его очень давно. На их свадьбе он играл на аккордеоне. В репертуаре шансон капиталистической франции – выучился в институте, чтобы красоваться перед девочками. Одна клюнула. Этим утром аспирин шипел в ее стакане. Пуговица наконец-то проскользнула в непослушную петельку. Она отпила и попросила застегнуть блузку. И когда он принялся перебирать пуговицы у нее за спиной, она спросила: «У тебя сегодня встречи?»
Чтобы убедительно соврать своей жене, надо задействовать не только голос, но и мимику, даже если она вас не видит. Леонид Андреевич давно это заметил. А как об этом сказать по правде? Бывают необратимые вещи. Бывает, смотришь в чистое длинное окно от пола до потолка, когда ты на высоте метров тридцать хотя бы, и вокруг ничего не мешает обзору, – и всё. Этот пустой звенящий простор становится невыносимым. От васильковой глубины неба уходит земля, путается ум. И хочется закрыться от окон тяжелыми шторами. И тогда придется сидеть в кабинете днем в темноте при свете ламп. Секретарша тогда очень удивилась и даже забеспокоилась, стала суетливо открывать шторы, извиняться, что запамятовала открыть их с утра, но он остановил ее. «Оставьте, оставьте. Что-то голова сегодня болит», – пробурчал он под нос, коснувшись нахмуренного лба кончиками пальцев. И, оставшись один в полумраке кабинета, при одной настольной лампе с ужасом задумался. Кажется это началось, когда они ездили на родительский день на кладбище. Тропа от трассы шла через огромное густое поле, сильный ветер раскидывал по траве тяжелые волны. Он тогда не подал виду, но внутри бушевала паника. Он держал ее невидимыми руками, как тяжелый черный шар у себя под ребрами, а вокруг выла пустота. Хотелось бежать, но он изо всех сил держал этот шар и незаметно пронес его через всё поле, туда и обратно. На кладбище лица с гравировок будто потешались над ним, болезным: победить клаустрофобию, чтобы потом заболеть агорафобией, – какая ирония! Выходит, мучениям нет конца. Как и всем этим психологам c их болтовней, которая помогает не лучше валидола или крепкой попойки в приятной компании. А недавно он как нельзя кстати на одной такой шумихе услышал, что уже многие его друзья ходили к одному человеку. Никто толком не объяснял, что именно он делает, говорили только, что очень помогает. А потом громко хохотали. Было любопытно, и как раз был повод сходить. Гипнотизер работал на Воздвиженке, в бизнес-центре класса А.
