Меня убьют в 17 лет. Выстрел в голову.
Куда уж безболезненней? Р-раз и пустота… А потом… Всё это…
* * *
– Эй, парень! Деньги есть?!
В ответ мои ноги срабатывали быстрее гортани.
– Стой! Догоню, с-сука!
В 8 лет я убегал так каждый Божий день. Странное было время. Детство. Когда сильные бегают от слабых, не разобравшись, кто сильней.
Может, потому что детям просто нравится бегать? Мне не хотелось что-то доказывать словами или кулаками. "Меня никто не сможет догнать" – вот, о чём хотелось кричать во все ноги.
Почему же я не стал бегуном?
– Кто мой стул трогал?! Молчите? Ну, сейчас я вас по одному гасить буду! Держитесь, сопляки!
– Вот он! Он сидел на нём! Я видел!
Поднимаюсь:
– Ну, я…
11 лет. Время, когда проклёвывается голос. Тогда слабые закладывали сильных… таким же слабым. Им всё время хочется держаться вместе. Слабый всегда либо возглавляет, либо пресмыкается.
А сильный, он сам по себе. Один.
Ноги не бегут, а крепко врастают в пол. Кулаки сжимаются добела. Гортань выдаёт короткое:
– Ну, я…
– Головка от х..! – слабый обязательно найдётся, что ответить, чтобы спутать твои мысли. А потом ударит исподтишка.
Он был старше меня на год, но я устоял. Удар кулаком напомнил случай, когда я долбанулся носом об лёд. Через секунду лицо запылало, как ошпаренное. Гортань выдавила только:
– На!
А потом ещё… ещё. Вместе с движениями кулака дёргалась голова моего обидчика. Он упал после первого же удара, но теперь, когда ноги замолкли, я хотел кричать о правде кулаками. И бил… бил.
Козлов. В последующем регбист и ловелас. И первый, кого я победил кулаками.
Нас остановила вошедшая учительница. Меня поставили на учёт в детскую комнату милиции и чуть не исключили из школы. Но ещё долго мои кулаки кричали. В соседних районах или просто при встрече с несправедливостью. Мне было необходимо мочить козлов… и Козлова.
Почему же я не стал боксёром?
– Пойду погуляю.
– А уроки сделал?
– Почти…
– Давай-ка сделай дело и гуляй смело!
– Ну, мам! Я уже не маленький! Приду и сделаю. Ты же знаешь. Слово даю!
В 13 лет, наконец, прорезалась гортань. Появилась острая потребность повсюду кричать о своей независимости: "Я взрослый! Неужели вы не видите?!"
Казалось, что не видели. Поэтому и надрывал горло.
– Ребята, кто-нибудь хочет рассказать первым свой отрывок из "Горе от ума"? Что, никто? Ну, тогда, может, Скворцов нас порадует?
– Тамара Степановна, я бы и рад, но такое горе с моим умом… понимаете, вчера грибов переел.
В этом возрасте не обязательно говорить что-то толковое. Достаточно просто сохранять уверенность, чтобы весь класс взорвался от смеха.
– Ну, Скворцов, балагур… ладно, прощу на этот раз, но на следующем уроке будем слушать твой отрывок, а не шуточки… Кошкина, ты-то, надеюсь, выучила?
Из-за парты поднималась худая девочка с застенчивыми глазами и безупречно декламировала Грибоедова.
Что-то уже тогда двигалось в моей груди при взгляде на неё, но гортань всё ещё была громче сердца.
– Блошкина, куда чешешь? – окликал я её на перемене
Хихикнет:
– Скворцов, ну когда ты вырастешь?
– За тобой следом.
Больше никто из одноклассников не называл меня маленьким. И я тайно злился за это на Кошкину.
Но всё равно чувствовал себя взрослым и независимым. Вперёд!
Почему я не стал политиком или хотя бы старостой класса?
– Так ты будешь со мной гулять?
– Не знаю… ты ещё маленький…
В 15 лет слышать это от Кошкиной было куда обиднее. Думалось: "Либо она имеет в виду, что я девственник, либо, что у меня… Там… какие-то проблемы".
– Да всё у меня нормально. Ничё не маленький…
Кошкина смеялась:
– Ты глупенький! – и щурила свои застенчивые глаза.
Сердце кричало внутри, но сказать ничего не получалось. Горло сдавливала немая обида.
Да ещё регбист Козлов принялся за ней ухлёстывать. За эти годы он вырос. Стал сильнее. И его родители были значительно богаче моей одинокой мамы.
