Евгения Михайлова
Дунайские волны
У Марины были по жизни три непроходящих беды. Косоглазие, отчим и красивая младшая сестра. Детское косоглазие лечили-лечили, потом оперировали, но полного избавления, как обещали врачи, не случилось, – оно лишь стало чуть менее заметным взрослым косоглазием. Сестра Настя выскочила замуж очень рано, пропала в своей жизни, появлялась у них редко и даже не догадывалась о том, какую бурю в душе Марины успевала вызвать. За годы накопилось столько. Отчим умер недавно и скоропостижно, а тяжкая обида и если не прежняя ненависть, то активная, агрессивная нелюбовь к нему остались.
Марина знала, что она человек непростой и не всем приятный, но почему-то у нее всегда были самые преданные подруги. Потом те же подруги с детских лет и самые преданные ученики. Марина, конечно, стала учительницей русского языка и литературы, как мама. У Насти подруг не было никогда. Нет и теперь. Горькая мысль иногда мучила Марину. Может, ее жалеют? За косоглазие, за ее вечную обиду, за красивую сестру? С Настей, возможно, все проще. Ей завидуют. Она отвечает презрением. Такой характер. Упадет, сломает себе что-то, никого не позовет. И ее, Марину, тоже. А она бы прибежала, конечно.
Но нет, не может быть, чтобы дружили только из жалости. Марина знает горбунью, знает хромых, слепых – что-то у них нет такого количества подруг и преданных учеников. У каждого человека есть какие-то ученики, независимо от профессии. А Марина даже не так чтобы очень хороший учитель. Она патологически зависит от мнения и вкусов мамы. Даже сейчас, когда мамы нет. Это тоже не проходит никогда и ни в какой ситуации. Она могла при подготовке к уроку перечитать десятки самых лучших и нужных книг, написать правильный и объективно хороший конспект… А потом в слезах разбудить маму: «Сделай, как нужно. Или я никуда завтра не пойду». И мама спокойно вставала, смотрела ее текст, всегда хвалила: «Я бы никогда не догадалась использовать и это…» Дальше так же спокойно писала другой текст, в три раза короче, но он был такой… Был благоуханный.
– Тут у тебя останется время, – говорила мама, – прочитай вот этот кусочек. Он сразу откроет детям все, что нужно, для понимания этого писателя.
Марина посмотрела на часы. Шесть утра. И, как назло, уже начались школьные каникулы. И дом, ее большой дом, опустел месяца на три. Она одна. А это не беда. Это крест ее жизни. Ей так хорошо с друзьями и учениками. Но у всех свои жизни. Они туда и уходят. Оттуда звонят, пишут письма, шлют открытки и подарки. Это самые ценные вещи в жизни Марины – детские картинки, которые она развешивает по стенам, яркие поздравительные открытки, которые она аккуратно укладывает в стопочки по датам, всякие подушечки, расшитые от руки, фотографии в рамках. Друзья и ученики звонят. Будет время, приедут обязательно. Марина это точно знает. Она позвонит – приедут мгновенно, если в Москве, и при первой же возможности приедут издалека.
Не позвонит и не приедет только Настя. Видимо, никогда. Когда сестра уходила из этого дома после похорон мамы, Марина знала: навсегда уходит. И не подумает оглянуться, посмотреть, как дрожат у нее губы и руки… Они не ссорились. Просто их перестала связывать общая, одинаково любимая мама. Просто они не сошлись во взглядах на большую политику. У Марины раньше не было никаких взглядов. У нее были взгляды мамы. Мама всегда соглашалась с Настей, она, как и папа, сотворила из нее кумира. Для Насти ее мнение – единственно верное. Марина стала говорить все ровно наоборот. Даже приветствовать войну.
– Что ты несешь, – брезгливо сказала Настя. – У нас родню закопали фашисты в Бабьем Яру, наш дедушка пролежал двадцать лет парализованным после очередного допроса в КГБ. А он просто хотел делать хорошую муку и был против того, что наши солдаты воюют как оккупанты в чужой стране. Он сам воевал за свою, вырывая жизнь из лап двух фашизмов. Для нас, чтобы решать нам в уме задачи до последнего своего дня, пусть и лежа в неподвижности.
