– Грехи наши тяжкие, что ж теперь будет, что будет?..
– Что ты там бормочешь, Агаша?
Агаша поправила на голове платок.
– Так, сама с собой я… Ну что, поглядели?..
Полная дама с мальчишкой на буксире ещё раз пощупала мануфактуру.
– Да чего там, – с сердцем сказала Агаша. – Совсем новый костюм-то, Пал Егорыч его за неделю до смерти получил! Дочка заставила… Если б не Надинька… – Глаза у женщины налились слезами, но она сдержала себя.
Полная дама кивала сочувственно, потом вытянула из кармана носовой платочек и приложила к сухим глазам.
– Как же вы теперь будете, Агаша? Надинька круглой сиротой осталась, мать у неё в каком году померла? В сорок четвёртом?
Агаша вздохнула.
Соседка вовсе и не собирается брать костюм. Остановилась просто так, поговорить, выведать что-нибудь. Соседки, они такие, им бы только поразнюхать, а ещё месяца нет, как Павла Егоровича схоронили!
Видно, в Москву придётся ехать, там костюм продавать. Здесь, на станции, толкучка маленькая, совсем пятачок, а костюм дорогой, бостоновый. Агаша уж третий раз к московскому поезду выносит, а ни с места: в тот раз доктор Рогов остановился, тоже всё щупал, потом ферт какой-то приценивался, вовсе не знакомый, как пить дать писатель, что у самого перелеска живёт, нового секретаря взял!
Сегодня вот соседка остановилась. Да ещё, как на грех, Агаша забыла, как её звать-величать! Мальчонка вроде Вилен – стало быть, «Владимир Ильич Ленин», – в посёлке Вовкой кличут, а сама?..
…Продать бы костюм. У Надиньки боты совсем развалились, в туфельках по лужам бегает, да и тем скоро конец, они уже латаны. А деньги, что от Павла Егоровича остались, почти все вышли. Агаша девочке про деньги ни слова не говорила, конечно. Той тоже взять негде!
…Как жить? Вот как?
