– А ну стой! Стой я сказала! Ты… слышишь меня?
Я не должна обращать внимания. Мне нужно просто её игнорировать.
Не обращать… легко сказать, когда тебя с силой дергают за плечи, вынуждая остановиться!
– Ты слышала, что я сказала? Ты… – я вижу перекошенное злобой лицо бывшей подруги. Не понимаю, что она хочет от меня?
– Что тебе надо?
– Ты! Ты… Воровка!
Моя кожа мгновенно покрывается мурашками. Бросает в жар, а потом резко – в холод. Самое гнусное обвинение, против которого моя внутренняя защита бессильна. Я никогда не брала чужого. Но когда меня в этом обвиняют – становлюсь абсолютно беспомощной.
– Ты воровка! Лживая и наглая!
Ком в горле, слова застревают, и я даже защитить себя не в состоянии. Не могу ничего сказать.
– Эй, Аделина, ты чего? – одна из девушек, находящихся в аудитории, Дарина, подходит к нам. – Ты серьёзно?
– Вполне. Эта дрянь взяла мои краски, мой акрил. Они лежали в моём рюкзаке, а теперь – тадам! Пусто!
Я молчу. Чувствую, как подкатывают слезы. Унизительное ощущение. Просто дико унизительное. Когда ты знаешь, что ни в чем не виновата, но ничего не можешь сделать.
– Я уверена, что краски у неё!
– Ада, это дичь уже, у тебя доказательства есть?
– Сейчас будут!
Из моих рук резко выхватывают старенький шоппер и выворачивают содержимое прямо на пол. Я даже ахнуть не успеваю.
Там мои вещи! Да, пусть не новые, но они мои! Кисти, пенал с карандашами, набор акварели, уже почти полностью пустой. Пара тетрадок, в которых я в последнее время делаю наброски…
И акрил. Несколько полупустых тюбиков. Даже, можно сказать, совсем пустых.
И это не мой акрил. Это краски Аделины. К которым я не прикасалась.
– Я же сказала! Воровка! Дрянь! Гадина! Я вообще не понимаю, что она тут делает! Её давно надо вышвырнуть вон!
– Ад, уймись, а? Там… там и красок-то нет уже…
– Слушай, Зверева, – включается в перепалку одна из компании Аделины, Мира, – Ты такая добрая, а завтра она у тебя что-то подрежет, так же будешь оправдывать?
– Вообще, это реал зашквар, просто взять и стырить краски!
– Ага, именно, сначала краски, типа старьё, никто не заметит, потом она телефончик скоммуниздит, потом бабки начнут пропадать, да?
– Что молчишь, убогая? Думала прокатит?
Три подружки Аделины уже стоят вокруг меня, смотрят с презрением. Всё это ужасно.
Да, я уже давно привыкла к тому, что со мной не общаются, я теперь для них не подходящая компания, нищая сирота, но чтобы вот так…
Для того, у кого ничего нет, но он старается хоть как-то сохранять видимость благополучия, для такого нищеброда как я обвинение в воровстве – самое страшное, что может случиться.
Я в шоке. Сердце колотится в бешеном ритме. Как она могла обвинить меня? Зная о моём положении? Как? Я… Я не ворую!
Я не опущусь до воровства даже когда мне будет нечего есть. Даже… даже когда мне нечем будет накормить сестру! Я… я буду делать всё, чтобы заработать. Драить полы, разгружать машины, мыть посуду. Всё что угодно! Только не воровать!
Это… это самое последнее, что я могла бы сделать. Это дно. Реальное дно, после которого ничего нет.
Но Аделине и её компании, по ходу, плевать. Им важно обвинить.
– Я иду к директору!
Ада делает шаг, а я, пытаясь ее остановить нахожу в себе силы, хриплю…
– Я не брала твои краски.
– Они были в твоей убогой сумке! И все это видели! Так что… Попалась с поличным!
Она улыбается, а мне так хочется… так хочется вмазать ей хорошенько! Наброситься, ударить, защитить себя! Показать, что я не убогая, не грязная, не нищая, я такая же как они все! Абсолютно такая же! Просто… просто мне немного не повезло.
Смотрю на неё, челюсти сжимая, еще секунда, и…
– Ты, гадина! Она не брала! Ты всё врёшь!
Детский крик раздается неожиданно. В аудиторию врывается моя младшая сестра Арина.
