Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,
В пути своем других не пропускает,
Но, путь пресекши, губит всех в бою.
Валентине было так уютно в объятиях Николаича. И ростом, и весом, она превосходила мужа, причем довольно существенно. Но сейчас, казалось, Кошкина вся уместилась в мужских руках; и не было места в мире (особенно в этом безжизненном краю) надежней и теплее. Только вот в спину, которую Виктор Николаевич никак не мог прикрыть всю, в какой-то момент подуло вселенским холодом, какой-то жутью, какую не могла родить обычная северная финская ночь.
Валя осторожно, но очень настойчиво развела руки супруга, и медленно повернулась; теперь она, и боевые подруги, тоже почуявшие что-то неладное, заслоняли Кошкина общей спиной. Страшно и тонко визгнула шаманка, уставившаяся в практически потухший костер. Аборигены вокруг вдруг исчезли; или общее женское сознание перестало их воспринимать. Оно все было направлено в сторону черных поленьев и разлетевшихся вокруг угольков, резко контрастирующих на фоне утоптанного снега. Едва курившийся дымок вдруг ожил – словно зародившийся ветерок принялся раздувать костер по новой. Но странный это был ветер. В далеком детстве Валентины такие микроскопические «торнадо», гонявшие изредка пыль по улицам Геленджика, ребятишки называли ведьмиными воронками; считалось, что в них нельзя было попадать даже краешком ноги – злая колдунья могла унести душу – туда, откуда ей нет возврата. Эти детские страхи вдруг воскресли в душе Валентины Степановны. Поэтому, наверное, она и не отреагировала сразу – несмотря на крики, даже вой, подруг в душе – когда это торнадо одним мгновением выросло, и трансформировалось…
– Иблис! – первой завизжала Дуньязада, узнавая существо, которое встречается в сказках всех народов мира, и имеет столько разных названий.
Валентина не успела перевести: «Дьявол!», – как тот, разросшийся размером с самый высокий чум, вдруг резко дернул рукой, удлинившейся в несколько раз, в ее сторону. Кошкина почти физически почувствовала, как разрываются мышцы груди, раздвигаются ребра, и чужая плоть шарит в тайном убежище, где тщетно пытались спрятаться подруги. Что-то подсказало Вале, что этот стремительный бросок не был подобен забросу блесны рыбаком: «Авось, кто клюнет!». Нет – этот выпад был снайперски выверен, имел конкретную цель. Мгновением позже Кошкина догадалась, что это была за «рыбка». Арабская принцесса истошным криком и навлекла беду на свою венценосную голову.
Яростный порыв Валентины заставил ее дрогнуть всем телом, а потом встряхнуться, хоть и запоздало. Что-то выдернули из ее тела и души, и это что-то, невидное, но определенно существующее, дьявольское отродье с громким хохотом забросило за спину, в темную воронку, которая по-прежнему стремительно вращалась на месте костра. И уже оттуда, из беспроглядной тьмы, до Валентины, и остальных подруг, донесся слабый голос Дуняши:
Так верь же мне не к своему вреду:
Иди за мною: в область роковую
Твой вождь, отсель тебя я поведу.
Исчадие ада так и не захлопнуло рта, полного черных острых зубов; теперь она тянула к Валентине обе руки. Но встретила этот новый выпад не застывшая столбом женщина, а амазонка, наделенная благородной яростью Дон Кихота и волшебной силой Вещего Олега. Именно оружием этих великих героев прошлого была сейчас вооружена Валентина Кошкина. Свистнула тяжелая штага, и две полупрозрачные длани опали на снег, превращаясь в обгорелые поленья. Жуткий хохот не изменил своей тональности; казалось, стал еще свирепей и злорадней. Руки дьявола, обрубленные почти до самых плеч, стали расти снова – угрожающе быстро.
