1
Прибыл с чемоданом в гарнизон в аккурат на Пасху. Встретили радушно. Проклятые дороги в этой Тамани! Растрясло. Поездом сюда не добраться, на перекладных доехал. В пылище весь. Захолустье, дикость, и цены на всё решительно бессовестные. Еда так себе, но и то слава Богу.
В гарнизоне успел только отрапортовать, пока было кому. Пасхальный день: все уже нетверёзые были!
Всё здесь непривычное, особенное: и люди, и природа, и климат, и местные животины. Да и я сам здесь какой-то другой делаюсь.
В здешней глуши нет ничего, что хотя бы отдалённо напоминало светское общество. От скуки начал вести дневник.
Здесь всё настолько первобытно, что я, право, боюсь потерять человеческий облик.
2
Пьянство в гарнизоне процветает чудовищное! Одни чачу всю ночь хлещут, другие чуть свет на зурне наяривают. Офицеры состязаются в сквернословии, шутки злы и опасны.
Спрятавшись от начальника гарнизона, сам генерал-аншеф, будучи в белой горячке грозит офицерам трибуналом и призывает забрать у турок Истамбул-Константинополь! Вода из крана солёная. Пьют горькую. Мне, непьющему, здесь несладко, но зато нескучно.
3
Третьего дня в гарнизон прибыли два одинаковых ýнтера, чистых борова, грязные канальи. Напоили всех, учинили драку на глазах у приезжих мамзелей, генерал-аншефа накачали до положения риз, отчего он, кряжистый, но низкорослый, впал в первобытное неистовство: на словах отправил всех в Сибирь, и наконец, сам себя отправил в отставку. Превзойдя самого себя!
Боровы-унтерà объявили себя внутренней полицией, пренебрегают караульной службою и очередью дневального.
Между тем меня за трезвость прозвали отцом Станúславом. Матка бóзка, куда я попал?!
4
Нынче май, водящиеся здесь во множестве сколопендры становятся смертельно ядовиты, потому надобно вытряхивать сапоги, прежде чем надевать. Высокий берег обваливается в море целыми кусками. Сосед по койке напоказ шпарит по-немецки в присутствии офицеров, у меня оскомина от его скверного произношения. Потому ем сладкие ворованные яблоки и в полемику не вступаю. Землекопы на полигоне разговаривают в ямах исключительно матом, но между собой.
Скворцы жирны и почти вовсе не летают по причине изобилия подножного корма – с подвод просыпается зерно. Зевс пёс. Кроты свиньи. От ежедневных яиц скоро закукарекаем.
Ложки воруют. А кто – неизвестно. Свою ношу с собою. Окуляры зелёного стекла снимаю только на ночь.
Тишкóм поговаривают о моём будущем повышении. Чем чёрт морской не шутит!
5
Нынче страху натерпелся: сижу в яме по шею, документально фиксирую на планшете всё, что отрыли землекопы, увлёкся, сосредоточившись. А рядом паровой экскаватор трудится. Задумался и слышу: господа офицеры оживились. Оглядываюсь – а эта махина уж возле моей ямы ковшúщем скребет. Езус Мария! Кричу, стой, чёрт, так тебя и разэтак! А архаровцы – а ну ржать, во главе с главным козлотуром!
В воскресенье в музеум ездил, отдал сто рублей. Вот труда и таланта было древним грекам не занимать. Мамзели. Всюду мерещатся мамзели. Тут с этим строго, а они ни в какую. Ходят приезжие, к морю отдыхать приехали. Неглиже. Срам-то какой! И мы – в глине по уши, тут как тут.
А штабс-капитан, оказался знатным меломаном, давеча ночью под граммофон и горячительное человек десять плясать изволили. Чистая вакханалия, прости Господи! Амфору из ямы украли. Грешим на землекопов.
6
Давеча проверка была, высокое начальство. Все ждали бульдога с брыльями и аксельбантами – ан нет! Дама в чине, с хлыстиком, в перчатках. Росточку невысокого, щупловатая, стрижена коротко, голос такой, что генерал-аншеф, коротышка, перед ней навытяжку, и на цыблах, на цыблах, глазки пучит, как лягва. И через дикарские свои бакенбàрдищи дышать боится – перегар-с.
