Посмотри на трамвай и неспешно в аду – посмотри на зелёные
кущи под особенной важностью лет. Вон Таврический сад и
иллюзия скорбной души завывает по Питеру, словно бы сам ты не
рад ей. Составляешь претензии сколько учёл этих лет на роду и уже
непонятно, что думать об обществе нынче. Ты листаешь газетный
осколок между осенью сложных звёзд и не дышишь, когда уже
подкралась поздняя смелость. Мимо тучи влекут тебя вдаль на
сереющем склоне уходящего вида напротив, а твоя идиллической
глади плохая примета, что конфета на блюдце ума. Ты считаешь
особенный утра отпечаток на высохшем после дождя отсыревшем
асфальте. И стоишь, понимая, что двигаться некуда, нет и короткой
строки, чтобы думать о Питере новую весть в высоте этой бурой,
проношенной жизни. Но стоять тебе также нелегко и высокие башни
не отворачивают вида головы, чтобы удивлять тебя в будущем своей
красотой. Может лично готической или сатирической, как это
слаженное утро в городском романсе не увядающих звёзд. Всё
движется и стонет под переливами незабываемых трамваев, а потом
в центре нисходит по звуку корабельного шума морской тоски.
Ты не сводишь сегодня глаза и мгновением выше – ты оказался
между двух осмысленных перипетий: идти вперёд или согнуться в
непотребстве этой ужасающей реальности. Но и она не отвечает
ухмылкой внутри, а только читает вместе с тобой животрепещущий
хоррор о состоянии нового пророчества в мире. Будто бы слились
звёзды воедино и смотрят, как ты повелеваешь этим безоблачным
небом и всё хорошеешь внутри. А твои социальные связи убеждают
ещё сильнее о том, чего никогда не было и не будет. Может эта
маска так спокойно легла на твои плечи и будоражит за отношением,
как бы притворяясь зеркалом в мнимом зазеркалье? Но и её ты не
видишь, так как стал искать грани маразма за этой странной в
отношении реальности – судьбой. Её нет, но около тебя всё время
появляются странные люди, в которых ты ищешь продолжение
своей свободы внутри. В ней так тягостно и неловко ты ощущаешь
сегодня невозвратный праздник и что-то сюрреалистическое, что
ещё могло бы стать твоей надеждой.
Под кожей бегут удивительные тени, как неловкие параллели
трамвайной глади неба и сливаются вместе с Питером, пока ты
останавливаешь этот холод внутри. Так и в этом сборнике поэзии
мысли сами останавливают холодное движение городского романса,
внушая ему стихию модной культуры жить в любви. Ещё немного и
ты уже не видишь трамваев, а сожженый углом зрения периметр не
отражает реальности и граней этого маразма. За ним ты хочешь
бежать вперёд, как бы прикрываясь ещё тонкой паутиной
человеческого страха бесконечного молчания. И вся эта аллегория
строптивого ума паучей вольности не сходит с улыбки и тает внутри
непреходящего жаргона в голову. Ты поднимаешься по ступеням
Исаакиевского собора и самый штиль внутри состояния – стал ещё
глубже и занёс слово в мир. Оно тебя не сломало, не вынесло
многогранники за углом зрения на износ, а только в этой реальности
смотрит внутрь тебя. Так близко, что остановка солнечного кванта
мира становится ещё ближе к действительной ясности жить внутри
психоделического счёта переменных лет. Но они ещё не наступили, а
только покоятся в усыпальнице строгой, готической формы
главенства догадки над дедуктивным оком реальности. Над тем, что
ещё могло бы произойти в Питере, но не случилось и растаяло в
любви.
