Небо чистое, как лист новенькой, только что купленной тетради, ни облачка, только утки летят косяком над лесом далеко за рекой. Тяжело летят, то ли устали на обратном пути, то ли встречный ветер мешает. А ветер усиливался, по «воздушным горкам» скатываясь вниз, дыша в лицо свежим запахом весны. Лед с реки сходит, на деревьях набухли почки, трава оживает. Только вот Егор Павлович этого уже не увидит, отгулял он свой земной путь, отстрадал. Тимофей вздохнул, нажимая на клавишу звонка. Свекор уже в земле, а они с Полиной только-только подъехали. Доверились прогнозу, весна, ехать всего сутки, думали, успеют к похоронам, но угодили в буран, дорогу занесло снегом, ни вперед, ни назад, полдня потеряли, надеялись утром быть, а уже вечер на носу. Еще не полноценная весна, злится зима, огрызается мокрым снегом и ледяными дождями. Это сейчас ни облачка, а отца хоронили, говорят, небо плакало.
Дверь не отворялась, ни одна занавеска в окне не шевельнулась, а ворота уже стали открываться, кто-то привел в действие автоматику. Это неудивительно, людей в доме немало, во дворе три машины, четвертую впритык к собачьей будке придется ставить. Тимофей даже не знал, загонять ли свой «Крузер» во двор или оставить на улице.
– И как это называется? – тихо спросила Полина. – Заходите, если хотите?
– Это ты у меня дома или у братца своего?
Опоздать можно на деловую встречу, на свидание, но на похороны отца, тестя – ни в коем случае. Они это понимали, но все равно такое отношение вызывает обиду.
– Это я вообще!
Полина повела плечами, будто скидывала с них платок, вскинула голову, даже спину выпрямила и пошла барыней к дому. Не привыкла она к тому, чтобы ей выказывали пренебрежение. Она и в молодости не позволяла себя обижать, а сейчас и подавно. И красивая она женщина, и успешная, и палец ей в рот не клади.
– Харе Кришна![1] – негромко сказал Тимофей.
Полина умела усмирять свой гнев, для этого она освоила сначала азы, а затем и глубины медитации, насыщенные индуистскими мантрами. Жаль, что порой она забывала об этой своей науке, приходилось напоминать.
Полина повела головой, собираясь глянуть на Тимофея, так и не обернулась, но «газ» сбросила. И даже улыбнулась, когда наконец-то открылась дверь и появился Паша Дуванов. Рослый, щекастый, глаза, как пузыри на воде, такие же пустые, бесцветные и вот-вот, казалось, лопнут. Соображал он медленно, а движения были быстрыми, мысли порой не поспевали за телом.
Паша перелетел через площадку крыльца, одной ногой встал на верхнюю ступеньку и вдруг застыл. Только тогда его догнала мысль.
– А-а! Явились!
Полина всплеснула руками, останавливаясь, осуждающе глянула на брата. Но вместе с тем и улыбнулась, раскинув руки для объятия.
– И мы рады тебя видеть! – кивнул Тимофей, не очень-то любезно глядя на шурина.
Паша – человек, мягко говоря, сложный, нагрубить мог как по простоте душевной, так и со злым умыслом. Неуступчивый, вспыльчивый, временами глупый, спорить с ним о чем-то бесполезно, глаза выпучит, щеки раздует и напролом, а физически остановить его трудно. Рослый он, пузо тяжелое, кулаки крепкие, Тимофей однажды с ним подрался, воспоминания не из приятных.
– Это ты сейчас пошутил? – нахмурился Паша.
– Это я с тобой поздоровался! Пять лет не виделись.
– И еще столько мог бы не приезжать, – скривился шурин.
– Эй!
Полина надвинулась на брата. Она тоже высокая, но не в пример брату стройная, хотя и ширококостная. Ударить она могла больно, но боялся Паша не этого. Может, он ею и недоволен, но все же сестра, и, если перегнуть палку, она очень обидится и перестанет с ним разговаривать, такая перспектива его напрягала и останавливала. Какой-никакой, а предохранитель в голове у него имелся.
