– Кушать подано, Госпожа, – сказал я. – Пожалуйте к столу.
Она ничего не ответила. Застыла на месте, опираясь о трость. Я подошел, взял ее под руку, подвел к столу и усадил. Она что-то пробормотала. Я спустился на кухню, принес поднос и поставил перед ней. Она взглянула, но к еде не притронулась. Проворчав что-то, она вытянула шею. Тут я вспомнил о салфетке, достал ее и повязал ей.
– Ну, и что ты приготовил сегодня на ужин? – спросила она. – Интересно, что ты на сей раз выдумал?
– Фаршированные баклажаны, – ответил я. – Вы же просили вчера.
– С обеда остались?
Я пододвинул ей тарелку. Она взяла вилку и, ворча, поковыряла баклажаны. Некоторое время рассматривала их, а потом стала есть.
– Госпожа, ешьте салат, – сказал я и вышел.
Тоже взял себе баклажан, сел и начал есть.
Вскоре раздалось:
– Соль! Реджеп, где соль?
Я встал, пошел к ней, поглядел на стол – солонка рядом с ней.
– Вот же ваша соль!
– Только что ее тут не было, – сказала она. – Почему ты выходишь, когда я ем?
Я не ответил.
– Они разве завтра не приедут?
– Приедут, Госпожа, приедут! – сказал я. – Не рассыпьте соль!
– Отстань! Они приедут?
– Завтра днем, – сказал я. – Они же звонили…
– Что у тебя еще есть?
Я унес остатки баклажана, красиво разложил на чистой тарелке фасоль и принес обратно. Она снова стала брезгливо ковыряться в тарелке, и тогда я опять вышел – я тоже обедаю. Через некоторое время она позвала меня – на этот раз нужен был перец, но я сделал вид, что не слышу. Потом она крикнула, чтобы я принес фрукты; я пошел и пододвинул к ней миску с фруктами. Ее костлявая, тонкая рука медленно бродила по персикам, словно усталый паук, потом наконец остановилась.
– Они все порченые! Где ты их нашел, на земле собирал?
– Они не порченые, Госпожа! – ответил я. – А спелые. Это самые лучшие персики. Купил в овощном. Вы же знаете – здесь не осталось персиковых деревьев…
Она, сделав вид, что не услышала меня, выбрала персик. Я вышел из комнаты и уже доедал фасоль, как вдруг раздалось:
– Развяжи! Реджеп, где ты, развяжи мне салфетку!
Я вскочил, побежал к ней и, потянувшись вверх, чтобы развязать ей салфетку, увидел, что она съела половину персиков.
– Дам-ка я вам лучше абрикосов, Госпожа, – сказал я. – А то потом скажете, что проголодались, и опять разбудите меня ночью.
– Спасибо, – сказала она. – Я, слава богу, еще не дошла до того, чтобы есть эту падалицу. Развязывай салфетку!
Я снял с нее салфетку, а когда стал вытирать ей рот, она сморщилась и закатила глаза, будто молилась. Потом встала:
– Отведи меня наверх!
Она оперлась на меня, и мы прошли несколько ступеней, но на девятой все же остановились передохнуть.
– Ты приготовил им комнаты? – спросила она, переводя дыхание.
– Приготовил.
– Ну хорошо, давай дальше, – сказала она и еще сильнее оперлась на меня.
Мы опять стали подниматься, и, когда добрались до последней ступеньки, она, проговорив: «Слава богу, девятнадцатая!» – вошла в свою комнату.
– Зажгите свет! – сказал я. – Я иду в кино.
– Надо же, в кино он идет! – отозвалась она. – Взрослый человек. Смотри, допоздна не задерживайся.
– Не задержусь.
Я спустился на кухню, доел свою фасоль, помыл посуду, снял передник; галстук на мне, пиджак взял, кошелек с собой. Я вышел на улицу.
С моря дует прохладный ветер, такой приятный; он шелестит листьями смоковниц. Я закрыл калитку и зашагал к пляжу: когда забор нашего двора кончился, начались мостовая и стены новых бетонных домов. На балконах в маленьких тесных садиках сидят люди, включили свои телевизоры, смотрят и слушают новости. На решетках мангалов жарится мясо, поднимается ароматный дым. У мангалов стоят женщины. Никто меня не видит. Семьи, жизни. Так интересно… Когда приходит зима, абсолютно все уезжают, и тогда на пустых улицах я слышу звук собственных шагов, и мне становится жутко… Холодно, я надел пиджак, свернул на боковую улицу.
