О Вене часто – и даже несколько назойливо – пишут как о городе парадоксов. Но если вы этого не знаете и никогда там не были, представьте себе каприччио из рекомендаций австрийского совета по туризму, пирожных с густым кремом, кружек и футболок с Моцартом, новогодних вальсов, величественных зданий со статуями, широких улиц, дам преклонных лет в мехах, электрических трамваев и липицианских жеребцов. Вену в начале XX века так не преподносили. Да ее и не преподносили вовсе. В некогда незаменимом путеводителе Марии Хорнор Ленсдейл 1902 года габсбургская столица выглядит гораздо неопрятней и динамичнее, чем в сегодняшних описаниях. Во Внутреннем городе и в центре, говорится в книге, «темно, грязно и мрачно», а в еврейском квартале «в домах непередаваемо гадко. Когда поднимаешься по лестнице, то, взявшись за перила того и гляди схватишь занозу, а стены все в липкой грязи. Зайдешь в темную комнатушку – потолок покрыт сажей, а мебель чуть ли не на голове у тебя стоит»[1].
Немцу в венском трамвае иногда не с кем было словом перекинуться: в городе жили венгры, румыны, итальянцы, поляки, сербы, чехи, словенцы, словаки, хорваты, русские, далматинцы, истрийцы и боснийцы, – и жили, по всей видимости, довольно счастливо. Американский дипломат в 1898 году пишет:
Человек, который хоть какое-то время прожил в Вене, будь он чистокровнейшим немцем, женат скорее всего на галичанке или польке, его кухарка будет родом из Богемии, нянечка – из Далмации, слуга – сербом, кучер – славянином, цирюльник – мадьяром, а гувернер его сына – французом. Большинство государственных служащих – чехи, а венгры оказывают большое влияние на государственные дела. Нет, Вена – не немецкий город![2]
За границей венцев считали добродушными, беззаботными и высокообразованными людьми. Днем средний класс проводил целые часы за разговорами в кофейнях за единственной чашкой кофе или стаканом воды. Здесь лежали газеты и журналы на всех языках. По вечерам люди наряжались, чтобы идти на танцы, в оперу, театр или концертный зал. Страстно любили всяческие представления, были беспощадны к несчастному актеру, забывшему текст, или певцу, давшему петуха, а своих кумиров обожествляли, преклоняясь перед ними. Стефан Цвейг, сам родом из Вены, вспоминал это увлечение своей юности: «В то время как в политике, управлении, в обыденной жизни все вершилось довольно спокойно и по отношению к любым недочетам были снисходительны, а к любому промаху терпимы, к произведениям искусства подходили без скидок: здесь дело шло о чести города»[3].
1 декабря 1913 года почти во всей Австрии было холодно и светило солнце. К вечеру от северных склонов Карпатских гор до покатых холмов и зеленых низин альпийских предгорий разлился туман. В Вене стояла безветренная погода, на дорогах и тротуарах было тихо и непривычно морозно. День двадцатишестилетнего Пауля Витгенштейна был полон волнения и нестерпимого напряжения.
Липкие пальцы и холодные руки – кошмар любого пианиста: малейшая влага на кончиках пальцев приводит к тому, что пальцы скользят или «сбивают», случайно ударяя две соседние клавиши одновременно. Пианист с потными пальцами становится рабом своей осторожности. Если руки слишком холодные, пальцы деревенеют. Кожа не перестает потеть из-за холода, и в самом худшем случае пальцы коченеют, но остаются скользкими от пота. Многие артисты проводят тревожные час или два перед зимним концертом, погрузив руки в горячую воду.
